Песнь об Ахилле - [56]

Ахилл протягивает руку. — Я принимаю твое предложение, Агамемнон. Я с радостью назову тебя тестем.

Агамемнон берет руку юноши. И в то время, как он это делает, я замечаю, что глаза его холодны и почти печальны. Позднее я еще вспомню об этом.

Он снова прокашливается. — Ифигения, — говорит он, — хорошая девушка.

— Уверен, что это так, — отвечает Ахилл. — Для меня честь назвать ее своей женой.

Агамемнон кивает нам на прощание, и мы уходим. Ифигения. Легкое имя, в нем цокот козьих копыт по скалам, быстрый, живой, радостный.

* * *

Несколькими днями позднее она прибыла вместе с микенской охраной — ее составляли те, кто уже не годен был идти на войну. Когда ее повозка ехала по каменистой дороге к нашему лагерю, солдаты вовсю глазели на нее. Они уже давно не видели женщин. Они пялились на ее шею, на изгиб ее стоп, на ее руки, разглаживающие свадебное одеяние. Ее карие глаза вспыхивали волнением — она ведь прибыла выйти замуж за лучшего из греков.

Свадьба должна была состояться на рыночной площади, на квадратном деревянном возвышении, позади которого располагался алтарь. Колесница подъехала ближе, миновала клубящуюся толпу людей. Агамемнон стоял на возвышении, сопровождаемый Одиссеем и Диомедом. И Калхас также был тут. Ахилл, как надлежит жениху, ожидал чуть поодаль.

Ифигения легко сошла со своей колесницы и ступила на деревянный помост. Она была совсем юной, едва достигла четырнадцати, и в ней сочеталась величавость жрицы и детская восторженность. Она обняла отца, взлохматила пальцами его волосы, что-то прошептала ему и засмеялась. Я не видел его лица, но руки, обнимавшие ее, словно вдруг отяжелели.

Одиссей и Диомед шагнули вперед, улыбаясь, и поклонились, приветствуя ее. Она ответила учтиво, но явно выражая нетерпение. Взгляд ее искал будущего супруга, которому она была обещана. Она нашла его легко, и взгляд ее скользнул по его золотым волосам. Она улыбнулась увиденному.

Под ее взглядом Ахилл вышел вперед, навстречу ей. Он стоял на самом краю возвышения. Сейчас он мог коснуться ее, и я увидел, что он уже протянул руку к ее дрожащим пальчикам, гладким как отполированные морем раковины.

И вдруг девушка покачнулась. Помню, лицо Ахилла посмурнело. Помню, он рванулся поймать ее.

Но она не падала — ее волокли прочь, к алтарю. Никто не заметил, как кинулся к ней Диомед, в следующее мгновение его рука уже легла на ее шею, огромная рядом с ее тонкими ключицами. Она была слишком ошеломлена, чтобы сопротивляться, чтобы вообще осознать, что происходит. Агамемнон выхватил что-то из-за пояса, и оно сверкнуло на солнце, когда он воздел его.

Лезвие ножа полоснуло ее горло, и кровь хлынула на алтарь, залила ее платье. Она захрипела, пытаясь что-то сказать, но уже не смогла. Тело ее содрогнулось, выгнулось, но руки царя прижали ее к алтарю. Последние судороги борьбы, они были все слабее и, наконец, она вытянулась и затихла.

Кровь лилась на руки Агамемнона. В повисшей тишине он промолвил: — Богиня удовлетворена.

Кто знает, что могло тогда случиться? Воздух все еще был напоен железным, солоноватым запахом ее смерти. Человеческие жертвоприношения были мерзостью, давным-давно изгнанной из наших краев. И свою собственную дочь!.. Мы были в ужасе и ярости, и вот-вот мог вспыхнуть мятеж.

Но прежде, чем мы двинулись, что-то коснулось наших щек. Мы замерли, не в силах поверить — и вот снова. Прохладно и легко, и пахнуло морем. Шепоток пробежал в толпе. Ветер. Подул ветер. И разжались кулаки. Богиня удовлетворена.

Ахилл словно оцепенел, прирос к месту на помосте, где стоял. Я взял его за руку и потащил сквозь толпу к нашему шатру. Глаза у него были безумные, а на лице остывали брызги ее крови. Я смочил тряпицу и попытался оттереть ее, но он схватил меня за руку. — Я мог их остановить, — сказал он. Лицо его было совсем бледным, голос словно разом охрип. — Я был рядом. Я мог ее спасти.

Я помотал головой. — Ты же не знал.

Он закрыл лицо руками и не отвечал ни слова. Я обнял его и бормотал все успокаивающие словечки, какие мог найти.

* * *

Он успел умыться, вымыть окровавленные руки и переменить испачканную кровью одежду, когда Агамемнон прислал за нами, приглашая вернуться на рыночную площадь. Артемида, сказал он, разгневалась на столь большое войско, готовое пролить много крови. Она потребовала за то плату, плату наперед. Коров было недостаточно. Потребовалась невинная жрица, человечья кровь за человечью кровь, старшая дочь предводителя.

Ифигения обо всем знала, сказал он. Она была согласна. Большинство стояли слишком далеко и не видели смертельного ужаса в ее глазах. К счастью, они поверили лжи своего предводителя.

Ее сожгли той же ночью на костре из кипариса, дерева, посвященного темнейшим из наших богов. Агамемнон пожаловал сотню амфор вина для празднования; наутро мы отплывали к Трое. В нашем шатре измученный Ахилл забылся сном, легши головой на мои колени. Я поглаживал его лоб, видя, как дрожь пробегает по его лицу. В углу шатра лежала его испачканная кровью свадебная туника. Когда я смотрел на нее, в груди тяжелело. Это была первая смерть, которой он стал свидетелем. Я осторожно снял его голову с моих коленей и встал.