Песнь об Ахилле - [53]

Посли пяти дней болтанки в суровых водах у Эвбейского побережья мы, наконец, обошли последние рифы на этом извилистом пути, и вот она, Авлида. Она возникла перед нами внезапно, словно сорвали скрывающую ее вуаль — прибрежные воды, занятые судами всех размеров, форм и цветов, побережье, густо усеянное тысячами людей. Выше виднелись полотняные шатры, и их верхушки тянулись к самому горизонту, яркие штандарты указывали на шатры царей. Гребцы наши налегли на весла, направляя корабль к свободному месту у побережья — достаточно большому, чтобы вместить весь наш флот. С пятидесяти кораблей были брошены якоря.

Пропели рога. Мирмидоняне с других кораблей уже высадились и встали на урезе моря в ожидании нас, их туники ярко белели. По знаку, которого мы не заметили, они принялись выкликать имя своего царевича, все две с половиной тысячи человек в один голос. А-хилл! И головы всех бывших на берегу — спартанцев, аргивян, микенцев и остальных, — повернулись к нам. Новость, передаваемая из уст в уста, облетела всех. Ахилл здесь!

Пока матросы опускали сходни, мы смотрели, как собираются на берегу и цари, и новобранцы. Я не мог различить издали царственных ликов, но видел флаги, несомые оруженосцами — желтый Одиссея, синий Диомеда и самый большой, самый яркий — лев на пурпурном фоне, знак Агамемнона из Микен.

Ахилл взглянул на меня, у него перехватило дух — орущая толпа во Фтии была просто ничем в сравнении с этой. Но он был к этому готов. Я понял это по тому, как он выпрямился, как яростной зеленью полыхнули его глаза. Он прошел к сходням и остановился в их начале. Мирмидоняне продолжали выкликать его имя, и теперь к ним присоединились остальные. Широкогрудый капитан из мирмидонян приложил обе ладони ко рту. — Царевич Ахилл, сын царя Пелея и богини Фетиды. Аристос Ахайон!

И словно в ответ на это, что-то переменилось вокруг. Яркий солнечный свет упал прямо на Ахилла, зажег золотом его волосы, окрасил золотистым сиянием кожу. Ахилл вдруг словно стал выше, и туника его, смявшаяся было, расправилась и стала белоснежной, словно парус. И волосы отражали свет, словно были пылающим огнем.

По толпе прокатился вздох изумления, и приветственные крики зазвучали еще громче. Фетида, подумал я. Это могла быть только она. Она помогла проявиться божественной природе сына, озаряя каждую пядь его тела. Помогая укрепить его столь дорогой ценой достающуюся славу.

Я заметил тень улыбки в уголках его губ. Он наслаждался этим как впивал и поклонение толпы. Он и не думал, как признавался мне позднее, что такое случится. Но не выказал и тени колебания — для него это не было внове.

Для него освободили проход, он вел прямо туда, в сердце людского моря, где собрались цари. Каждый царственный вождь должен был представиться своим союзникам. Настал черед Ахилла. Он ступил на берег, прошел вдоль приветствовавших его людей и остановился шагах в десяти от царей. Я шел в нескольких шагах позади него.

Нас ожидал Агамемнон. Острый нос его был подобен клюву орла, а в глазах читались алчность и острый ум. Был он крепок и широк в плечах, и ноги его твердо попирали землю. Он казался одновременно зрелым мужем и битым жизнью — насколько мы знали, ему было уже за сорок. Справа от него, на почетном месте, стояли Одиссей и Диомед. Слева я увидел Менелая, царя Спарты и причину войны. Ярко-рыжие волосы, которые я запомнил со сватовства во дворце Тиндарея, теперь подернулись серебристыми нитями седины. Как и его брат, Менелай был высок и широк в груди, плечи его были сильны, как бычья выя. Темные глаза, крючковатый нос и другие обычные в их роду черты у Менелая были словно смягчены. Лицо у него было улыбчивым и приятным глазу, чего не доставало его брату.

Из других царей я смог признать лишь Нестора — старика с редкой белой бородкой и острым взглядом выцветших от старости глаз. Поговаривали, он был старейшим из ныне живущих, и счастливо избежал тысяч опасностей позора, войн и заговоров. Он правил в песчаном Пилосе и за трон свой держался упрямо, чем разочаровывал дюжины своих сыновей, которые все старели и старели, пока ветхие чресла Нестора производили новых детей. Двое его сыновей сейчас стояли с оружием наготове подле своего отца, оттесняя других царей. Он рассматривал нас так внимательно, что даже рот приоткрыл, а редкая бороденка его колыхалась от тяжелого дыхания. Старик любил всяческие сборища и волнения.

Агамемнон выступил вперед. Он чуть раскинул руки в приветственном жесте, ожидая поклона, повиновения и клятвы верности. Ахиллу следовало преклонить колени и принести эти клятвы.

Но он на колени не опустился. Он не выкликнул приветствие великому царю, не склонил головы и не преподнес даров. Он не сделал ничего, только стоял перед ними всеми, гордо вздернув подбородок.

На лице Агамемнона угрожающе заходили желваки — с этими приглашающе раскрытыми объятиями он выглядел глупо. Я поймал предупреждающие взгляды, которые то и дело посылали Ахиллу Одиссей и Диомед. Воцарилась гнетущая тишина. Все поглядывали друг на друга.

Я в напряжении сцепил руки за спиной, наблюдая за игрой, которую вел сейчас Ахилл. Лицо его было сейчас словно высечено из камня, и всем своим видом он предупреждал царя Микен — «Не тебе мною повелевать». Тишина длилась, болезненная, бездыханная, словно певец слишком затянул последнюю ноту.