Первый Рубикон - [7]

—И что же? — дрожа, спросила Корнелия.

—А то, что он не успел даже дойти до дома, чтобы попрощаться с семьей. Кто-то бросился за ним следом и прирезал его.

Еще через несколько дней раб сообщил, что Сулла отъехал из Рима в Пренесту. По слухам, дошедшим до этого городка-крепости, где нашли убежище последние воины из армии Мария-младшего, расправа началась и там. Сначала Сулла выносил приговор каждому в отдельности, а потом, когда это ему наскучило, распорядился собрать всех горожан вместе и прирезать.

—Он даровал прощение лишь хозяину гостиницы, где остановился, — вздыхая, окончил раб. — Но тот отказался, сказав, что не хочет быть благодарным палачу его родного города, и пошел с согражданами, уводимыми на казнь...

—Ты слышала, Корнелия? — вскричал Цезарь. — Остались еще настоящие римляне среди нас!

Корнелия не ответила. Раб же, переступив с ноги на ногу, робко кашлянул.

—Ты что-то хочешь еще сказать? — понял Цезарь.

—Да... — пробормотал грек. — Расправившись в Риме с живыми, Сулла взялся теперь за мертвых. Перед отъездом он приказал вырыть из могилы прах Мария и разбросать его...

—А моего отца? — вырвалось из груди Корнелии.

Раб опустил глаза, потом добавил:

—И еще он сказал, что вернувшись, возьмется за составление новых проскрипций...

—Что же говорят на рынке об этом чудовище?! — нахмурился Цезарь.

—Разное, — уклончиво ответил раб. — Но чаще всего, что произошло не падение тирании, а смена тиранов...

Через два дня Сулла вернулся в Рим. И в день его возвращения Цезарь получил письмо от тетки.

"Милый Гай, — писала Юлия, — думаю, мне нет надобности говорить о том, как я люблю тебя и как искренне желаю помочь тебе. Ты всегда слушался меня, послушайся же и теперь. Немедленно разведись с Корнелией, ибо каждый день, прожитый с нею, может стоить тебе жизни. Зная о твоем отношении к ней, я поначалу не поверила, что ты сразу же не выполнил пожелание диктатора Суллы. Но потом решила, что у тебя немало других дел.

Так отложи их и возьмись за развод, как за самое неотложное из них. До сих пор Сулла не обращал на тебя внимания, потому что у него было много других, более серьезных противников. Теперь же он может вспомнить о тебе и только потому, что ты до сих пор являешься родственником Цинны. Поверь, люди сейчас расплачиваются головой гораздо за меньшее. Прощай и последуй моему последнему совету: проявлять риск и смелость надо лишь в игре в кости. Юлия."

Чуть ниже была приписка, сделанная рукой сестры Цезаря. Очевидно, зная характер своего племянника, Юлия не очень надеялась на силу своего убеждения и взяла в союзники его любимую сестру.

"Гай, милый! — писала она. — Я узнала обо всем от тети и мне до слез жаль Корнелию.

Но я всегда жалела и тебя, ведь ты никогда не любил ее. Недавно я встретила Коссутию, она не замужем, помнит тебя и передает привет. Очень надеется на вашу встречу и все спрашивала у меня, не сильно ли портят ее морщинки на лице, которые появились со дня вашей разлуки. Да, чуть не забыла тебе сказать! Даже Гней Помпей, который сейчас в большом почете у Суллы, согласился по его требованию развестись со своей беременной женой и жениться на его племяннице, — продолжала дальше явно под диктовку Юлии 19 сестра, — и это несмотря на то, что он теперь второй человек в государстве! Так что не очень-то переживай за свое самолюбие..."

—От кого письмо? Что-то случилось? — услышал Цезарь встревоженный голос вошедшей в комнату Корнелии.

—Нет-нет! — торопливо сворачивая папирус, покачал он головой. — Это от тетки с сестрой. Кстати, передают тебе привет!

Через три дня произошло то, чего так боялась Юлия.

На рассвете дверь распахнулась и, выросший в темном проеме, воин сообщил, что Сулла вызывает Гая Юлия Цезаря к себе во дворец.

Корнелия вскрикнула, заслонила мужа, пыталась объяснить, что Юлий болен, у него жар, лихорадка. Цезарю, действительно чувствовавшему недомогание, стоило немалых трудов заставить жену уйти в детскую спальню.

— Ну, — встав посреди комнаты, спокойно сказал он, не отводя глаз от меча сулланца.

— Начинай. Только если можно, скорее.

— Диктатор требует тебя во дворец! — повторил воин.

И Цезарь, удивленный тем, что его не стали убивать в доме, как многих других, вышел на улицу.

Улица встретила его непривычной тишиной и пустынностью. Ни одной живой души: ни раба, ни грабителя, ни случайно забредшего сюда пьяницы...

Он шел следом за молчаливым воином, прощаясь со знакомыми с детства домами, невольно отмечая про себя: здесь жил его приятель, отец которого попал в проскрипции одним из первых; там — известный любитель Фортуны при игре в кости, у которого он мечтал выиграть хоть раз в жизни.

... Сулла встретил Цезаря, сидя в высоком кресле, в зале, ярко освещенном множеством канделябров. Рядом с ним стояли два молодых человека. В одном — красивом, с ленивыми, величественными движениями Цезарь узнал Гнея Помпея. В другом — подтянутом, мужественном сенаторе лет тридцати, докладывающем диктатору о конфискованных за ночь дворцах и загородных имениях,—Марка Красса.

—Ну? — резко бросил Сулла, жестом приказывая Крассу замолчать.

Цезарь с изумлением увидел, как изменился весь облик этого человека за какие-нибудь пять лет. Взгляд светло-голубых глаз теперь был тяжелым и непроницаемым. Угрюмые морщины по краям губ придавали всему его лицу, покрытому красной сыпью, под которой 20 лишь местами виднелась белая кожа, свирепое выражение.