Император Клавдий откушав, по своему обыкновению, на ночь соленых грибов, заснул в уютной дворцовой спальне и увидел себя посреди неспокойного моря.
Он стоял на палубе галеры, заставленной столами и ложами, слушал, как сенаторы славят императора Гая Цезаря[1], и никак не мог взять в толк, каким образом попал на пир своего всесильного племянника, который явно подыскивал жертву для очередного кровавого развлечения.
Неожиданно их взгляды встретились. Клавдий приветливо улыбнулся. Калигула, не выносивший чужого веселья, недовольно повел плечом. Спохватившись, Клавдий захотел придать лицу подобающее выражение, но с ужасом почувствовал, что его губы расползаются в безудержной улыбке. И чем дольше он улыбался, тем большей яростью наливались глаза племянника.
Наконец Калигула схватил стоявший между блюд лекиф с ядом, вытряхнул все его содержимое в свой кубок и приказал подпоясанному полотном консулу[2] подать это страшное угощение Клавдию.
— Пей, дядя! — дергаясь всем лицом, закричал он. — Клянусь Юпитером, сейчас от твоей идиотской улыбки не останется и следа! Вместе с тобой, ха-ха!!
Клавдий понял: надо скорее броситься к ногам племянника и, целуя его сандалии, вымолить пощаду. Но какая-то сила не позволяла ему сдвинуться с места.
Калигула разочарованно махнул рукой и принялся играть с дочерью, которую поднесла к его ложу Цезония. Клавдий потерянным взглядом обвел два старинных кубка божественного рода Юлиев, оказавшихся перед ним на столике. В одном была жизнь, в другом — смерть; легкая, мгновенная, но от этого не менее страшная… Не отдавая себе отчета, он быстро переставил кубки местами, и едва успел отдернуть пальцы, как услышал удивленный возглас Калигулы.
— Как! Ты еще жив?!
Клавдий выдавил из себя что-то похожее на «да», и Калигуа усмехнулся:
— Ну что ж, выпьем тогда вместе, ведь ты как-никак мой последний родственник!
Подать мне кубок дяди, ха-ха-ха!!!
Консул торопливо выполнил приказание, Калигула поднес кубок с отравленным вином к дергавшимся от смеха губам. Сделал один глоток… второй… третий… Он и не собирался умирать!
Подошвы сандалий Клавдия словно приросли к доскам палубы. Он захотел побежать прочь с галеры, но ноги — проклятые ноги, которые всю жизнь подводили его, на этот раз вконец отказались повиноваться.
И тут военный трибун Херея, а следом за ним остальные гости, обнажив оружие, бросились к Калигуле и стали наносить ему удары. Сделанные из лучших сплавов кинжалы и мечи, испытанные на могучих шеях варваров гнулись, точно игрушечные, а император продолжал как ни в чем не бывало цедить отравленное вино. Наконец отбросил пустой кубок и обратился к сенаторам, словно к банщикам, которые трут в термах тела моющихся скребками:
— Довольно! Пощекочите теперь моего дядю!
— Стойте! — воскликнул Клавдий, осененный внезапной догадкой. — Ведь он же мертв! — принялся объяснять он, показывая пальцем на племянника. — И вы не смеете выполнять его приказания, потому что уже не он, а я ваш законный цезарь[3]!
— Ты — Цезарь?! — захохотал Калигула. — Да какой из тебя цезарь, если римляне скорее послушаются меня, мертвого, чем тебя — живого! А ну, бездельники, кому я сказал — вперед?!
Сенаторы покорно двинулись на Клавдия, потрясая мечами и кинжалами, целя ими прямо в грудь…
— Убейте его, чтобы он больше никогда не называл себя цезарем! — бесновался позади них Калигула.
— Нет! — закричал Клавдий. С трудом переставляя ноги, он направился к спасительным сходням.
— Делай свое дело! — скомандовал Калигула.
Несколько кинжалов сверкнуло над головой Клавдия.
— Нет!!! — что было сил, крикнул он и… проснулся.
«Так это был сон?… — подумал Клавдий, обводя глазами смутные очертания статуй, и с облегчением узнавая свою дворцовую спальню. — Хвала богам, конечно же, все это мне только приснилось!»
Он протянул руку, чтобы разбудить жену и рассказать ей сон, но пальцы наткнулись на холодные подушки, набитые мягчайшим пухом германских гусей.
Мессалина опять не ночевала во дворце.
Клавдий собрался вызвать слуг, чтобы узнать, где жена, но, вспомнив, что подобные расспросы никогда не давали точного ответа, махнул рукой и тут же забыл о Мессалине.
Сон не шел из головы.
«Боги явно хотели предупредить меня о грозящей опасности, но какой: заговоре, войне, болезни? — лихорадочно прикидывал он. — Как жаль, что в Риме не осталось искусных толкователей снов — одни мошенники, готовые за горсть монет и черное объявить белым! А вдруг это Гай приходил ко мне из подземного царства, чтобы отомстить за свою смерть?! Нет — нет, ведь я ни в чем не виноват! Я даже не слышал о заговоре против него!..»
Бесхитростный и простодушный Клавдий не кривил душой, успокаивая себя. Он действительно ничего не знал о готовящемся покушении на племянника, хотя заговорщики и расправились с ним прямо на его глазах. Это уже потом агенты донесли ему, что Калигула был обречен: доведенные до отчаяния полусумасшедшим императором сенаторы, не желая полагаться на волю случая, подготовили убийство сразу в трех местах. А тогда, в восьмой день до февральских календ
