Первый нехороший человек - [26]

Шрифт
Интервал

Наутро я глубоко вдохнула и приблизилась к дивану и к Кли. У меня был к ней вопрос.

– Ты не знаешь, кхм, где ближайшая аптека?

Она сморгнула; растерянные полсекунды. Затем левая ноздря у нее выгнулась, глаза ужесточились.

– Да, знаю, – сказала она, медленно вставая. Не та реплика, но довольно похоже.


Я репетировала свежие сценарии каждый вечер, пока она была на работе, и вводила их по утрам, перед тем как ей уйти. Несколько дней это было увлекательно – показывать их один за другим, словно они только что пригрезились моему личному очень творческому уму. Но вскоре стало очень раздражать, что Кли делала и говорила многое, никак не вязавшееся с нападавшим на Дейну. Было бы гораздо проще, если б она посмотрела диск и выучила свою роль. В ее выходной я оставила «Битву без биты» на журнальном столике, пока она спала. Я проделала это, не очень-то задумываясь, села в машину и отправилась на работу. На светофоре, пока горел красный, я втянула весь воздух и замерла. Что я наделала? Когда включит диск, она поймет, что я репетировала движения перед телевизором и запоминала реплики, будто для меня это важно. Щеки у меня вспыхнули от смущения – теперь она увидит меня, увидит, кто я есть на самом деле. Женщина, чья женственность повторяет за другой женщиной.

– Потрогай мне лоб, – попросила я Джима. – Миллион градусов?

– Он не горячий, но потный. И ты бледная.

Я воображала, как она сидит на диване и нажимает пульте «пуск». Каждый жест, каждый крик, каждый пылкий взгляд и рык, произведенные мной за прошедшую неделю, были Дейнины. Ты кто? – правомерно спросит она. – Ты Дейна? Ты вообще хоть знаешь, кто ты? Нет, – всхлипну я, – нет, не знаю. Джим принес мне градусник.

– Этот нужно совать в ухо. Или ты просто хочешь домой поехать?

– Нет-нет. Домой не могу. – Я легла на пол. В полдень Филлип прислал эс-эм-эс с одним-единственным вопросительным знаком и крошечным мультяшным эмотиконом в виде часиков. Он прождал уже два месяца. Всего два месяца назад моя жизнь была упорядоченной и мирной. Я перекатилась на живот и помолилась Филлипу, чтобы он избавил меня от положения, в которое я себя загнала. Какой эмотикон подходит к Вознеси меня к себе в пентхаус и приголубь меня как муж? Джим возложил мокрое бумажное полотенце мне на лоб.

В семь вечера Накако попросила меня включить сигнализацию, когда буду уходить.

– Вы же знаете шифр, да?

Я поднялась с пола, выбралась вон вместе с ней и, дрожа, отправилась домой. Оставила машину на подъездной дорожке и заставила себя выйти наружу, готовясь к осмеянию.

Но странная штука случилась на пути к двери.

– Ам-ам-ам, – произнес голос из теней. Она вышла вразвалку и положила руку мне на поясницу. На ней была бейсболка козырьком назад.

– Отойди! – рявкнула я, и она отстранилась в точности на одну, две, три секунды, после чего навалилась. Следующие пять минут доказали, что соседям все равно, жива я или мертва.

Когда наконец добралась до входной двери, я заперла ее за собой и улыбнулась, трогая себя за щеки. Конечно, никаких настоящих слез, но я растрогалась. Она, похоже, тренировалась весь день, репетируя перед телевизором. Любые два недруга способны драться от гнева, но тут у нас имелось нечто редкое. Это мне напомнило рождественский футбольный матч между противниками в Первой или Второй мировой войне. Она все еще была мне отвратительна, наутро я все еще стреляла бы в нее в бою, но до рассвета у нас матч.

На следующий вечер мы отработали весь диск, по порядку. «Защита от шайки» оказалась самой путаной, поскольку там было два нехороших человека и еще один, весь в джинсе, который не хотел неприятностей. «Эй, – говорил он другим, – это не клево. Давайте смываться». Кли без всякого предупреждения переключалась с роли на роль между тремя мужчинами; мне приходилось постоянно останавливаться и соображать заново.

– Что ты делаешь? – шипела она. – Я тут.

– Ты который?

Она помедлила. До сих пор прямых отсылок к видео или к тому, что мы кто-то еще, а не сердитые мы сами, не возникало.

– Я первый мужчина, – сказала она.

– Который в джинсе?

– Первый нехороший человек.

Соль была в том, как она стояла, когда это произнесла: ноги широко расставлены, крупные руки – наизготовку. В точности как злодей из тех, что приезжают в сонный городок и творят всевозможные злодейства, после чего уносятся прочь. Она не была исторически самым первым нехорошим человеком, однако первым из всех мною встреченных – из тех, у кого были длинные белокурые волосы и розовые велюровые штаны. Она нетерпеливо щелкнула жвачкой.

Мы проскочили остаток сцены и затем еще дважды повторили ее. Получалось как кадриль или теннис, сказала я Рут-Энн на следующей неделе.

– Когда выучил движения, это уже в крови – настоящие каникулы для мозгов.

– Таким образом, вы бы описали это удовольствие как?..

– Немножко театрализованное, но в основном спортивное. И я поражена донельзя, поскольку в спорте никогда не преуспевала.

– А для Кли? Как вы думаете, ее удовольствие – тоже спортивное?

– Нет. – Я потупилась. Не мое это было дело – судить.

– Считаете, это что-то другое?

– Для нее это, возможно, не игра, а, может, все по-настоящему. Она «мизогинист» или что-то в этом роде. Это ее штука. – Я описала волчий азарт, охватывавший ее, когда она симулировала. – Конечно, это по вашей части, не по моей. Думаете, тут что-то психологическое?


Рекомендуем почитать
Три версии нас

Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.


Сука

«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!


Сорок тысяч

Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.


Слезы неприкаянные

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Незадолго до ностальгии

«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».


Рассказы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.