Первый нехороший человек - [24]

Когда я вкатилась на подъездную дорожку, было уже темно. Она стояла на крыльце – я даже сумочку не успела положить. Она шваркнула дверью за моей спиной и навалилась мне на плечи с силой, какая может сравнять с землей. Ноги подо мной подломились, я рухнула на четвереньки, ключи загремели по полу.

Но большинство вечеров мы не делали ничего. Я готовила, принимала ванну, читала в постели; она разговаривала по телефону, смотрела телевизор, разогревала замороженную еду. Мы пренебрегали друг другом с ощущением полноты и крепкой закваски. Филлип прислал эс-эм-эс (КИРСТЕН ХОЧЕТ ВАШЕГО РАЗРЕШЕНИЯ НА ОРАЛ.???! НИКАКОГО ДАВЛЕНИЯ. ЖДЕМ ВАШЕ ДОБРО), и я не почувствовала никакой враждебности. О, Кирстен. Может, она была нашей кошкой все последние сто тысяч жизней, вечно на кровати, когтила одеяла, наблюдала за нами. Поздравляю, киса, на сей раз ты – любовница, но главная по-прежнему я. Я чувствовала себя податливой и щедрой. Филлип что-то прорабатывал – вот как я могла бы это обозначить при близком друге, доверительно. Я позволила ему роман с женщиной помоложе.

Ты такая смелая, столько в тебе веры.

Да ничего. Видали мы пламя, видали и дождь, – отвечу я цитатой из песни[7].

Конечно, все это скорее предроман, поскольку мы с ним пока не воссоединились – в традиционном смысле, по крайней мере, в этой жизни. А пламя и дождь – они нас еще ждут. И вот еще что: нет близкого друга, чтобы поговорить доверительно. Но при виде почтальона голову я держала высоко и помахала соседу – махание инициировала я. И даже завязала разговор с Риком, который бродил по двору в особых туфлях, дравших траву.

– Я бы хотела вам заплатить, – объявила я, – за весь ваш тяжкий труд. – Шикарно сказано, однако отчего же нет.

– Нет-нет. Ваш сад – моя оплата. Моей садоводческой жилке нужно место. – Он выставил ладони вперед и оглядел их с любовью, а затем лицо у него затуманилось, словно он вспомнил нечто ужасное. Глубоко вдохнул. – Я на прошлой неделе выкатил ваши мусорные баки.

– Спасибо, – рассмеялась я. – Очень помогли. – И впрямь помог, даже врать не пришлось. – Если вы не против, может, каждую неделю за этим будете присматривать?

– Я б мог, – сказал он тихо, – но я обычно не работаю по вторникам. – Он обратил ко мне нервные глаза. – Мусорный день – среда. Я обычно прихожу по четвергам. Если вы в опасности, пожалуйста, сообщите мне. Я вас защищу.

Происходило что-то скверное – или уже произошло. Я подобрала травинку.

– Почему вы здесь были во вторник?

– Я спрашивал вас, можно ли, если вместо третьего четверга месяца я буду приходить по вторникам. Помните? – Он смотрел вниз, лицо красное.

– Да.

– Мне нужно было в уборную. Я постучал в заднюю дверь, прежде чем войти, но меня не услышали. Но неважно, это ваше личное дело.

Вторник. Что мы делали во вторник? Может, ничего. А может, он ничего не видел.

– Улитки, – сказал Рик.

Во вторник утром она загнала меня в угол на полу. Я сопротивлялась в оборонительной свернутой в клубок позиции, широким задом кверху.

– Мне нужны улитки. – Он пытался сменить тему. – Для сада. Африканские – они разрыхляют.

Если мы его не услышали, такое могло случиться только потому, что Кли выкрикивала словесные оскорбления.

– Я вне опасности, Рик. Это строго обратное тому, что вы думаете, – сказала я.

– Да, я теперь понимаю. Она ваша… это ваше личное дело.

– Нет, это не личное, нет-нет…

Он потрусил прочь, пригвождая траву туфлями.

– Это игра! – взмолилась я, следуя за ним. – Я это для своего здоровья делаю! Я посещаю психотерапевта. – Он оглядывал двор, делая вид, что меня не слышит.

– Четыре или пять хватит, – отозвался он.

– Я добуду семь. Или дюжину. Чертову дюжину – а? – Он ковылял вдоль дома к тротуару. – Сотню улиток! – Выкрикнула я. Но он уже ушел.

Я вдруг стала неуклюжей. Кли накрыла мне рот и схватила за шею еще в прихожей, я не смогла обороняться, поскольку не хотела к ней прикасаться. Перед каждым первобытным порывом возникала пауза: я видела нас глазами бездомного садовника и чувствовала себя непристойно. Обитая вне общества, он не знал о взрослых играх; он был как я до встречи с Рут-Энн, думал, что все, происходящее в жизни, – всамделишное. Наутро я ушла из дома рано, но избегание ее создало другие неудобства. Расцвела головная боль – уровня мигрени; горло угрожающе пульсировало. К полудню я уже лихорадочно пыталась измыслить более клинический способ драться, нечто организованное и почтенное, менее горячечное. Боксерские перчатки? Нет – но это натолкнуло меня на другую мысль.

Я доковыляла до склада, через квартал; Кристоф помог мне перерыть старые запасы.

– Тебе кассета нужна?

– Когда мы перестали выпускать сценарии? В 2000-м?

– Сценарии?

– Типа женщина сидит в парке на скамейке и все такое. До самообороны как физкультуры.

– Это все до 2002-го. Ты что-то такое собираешь к двадцатилетней годовщине?

– Да?

– Тут вот есть несколько с 1996-97-го – годится?

«Битва без биты» (1996) начиналась с симуляции нападения, названной «День в парке». Женщина в веревочных сандалиях присаживается на парковую скамейку, втирает противозагарный лосьон в руки, достает солнечные очки из сумочки и разворачивает газету.