Первый и другие рассказы - [23]

Они вернулись назад через две недели, а не через три как собирались. На вокзале их встречал Володя, сын Андрея Петровича, отец Маринки.

Не глядя в глаза, они пожали друг другу руки и пошли по перрону.

— Как вы живете? — спросил Андрей Петрович, глядя впереди себя.

— Нормально живем.

Володя катил тележку с чемоданами. Андрей Петрович шел следом, опираясь на палку. Потом вдруг остановился. Володя неохотно замедлил шаг.

— Что ж ты, сын, в глаза мне не смотришь?

Володя поднял тяжелый взгляд. Глаза их встретились, и Андрей Петрович низко опустил голову.

У входа в вокзал к Андрею Петровичу, облаченному в добротный светло-серый костюм, подбежала стайка грязных, чернявых детей. За ними шла, неся на руках еще одного, мать-цыганка.

— Дя-а-аденька, — дергали за углы пиджака дети протягивая грязные ладошки, — да-а-айте. На еду-у-у да-а-йте.

Володя полез за кошельком. Маша испуганно посмотрела на Андрея Петровича. Он вдруг побелел, распрямился и, навалившись всем телом на палку, гаркнул так, что воздух зазвенел:

— Прочь пошли, проклятое отродье!!

Цыганка испуганно собрала детей. Володя догнал её, стал совать ей деньги, но она отталкивала его руку, с ужасом оглядываясь на Андрея Петровича.

Домой ехали молча. Сын выгрузил чемоданы, помог поднять до квартиры и собрался уходить.

— Володя, — позвал Андрей Петрович.

— Да, отец.

— Нет мне прощения.

— Не надо.

— Убийца я! И вы все мне в глаза не смотрите, потому что это знаете! Только Машка смотреть не боится! Потому что чужая она!

Володя вместе с Машей завели Андрея Петровича в квартиру. Он зло сопротивлялся, потом вырвался, споткнулся о ковер и неловко упал на бок...

— Ненавижу, — твердил он, задыхаясь от ярости и кашля, — каждую эту тварь черножопую, каждого отпрыска их! В говне живут, в грязи, и ведь живы-здоровы. Смерти я им желаю. Всем. И тем, что с лесов упали и живы остались, и другим... Всех проклинаю, всех. Чтоб им в таком же аду гореть, в каком я горю... — бессильно заплакал он, — Мариночка моя...

Маша присела рядом, хватала его за руки, которые скребли по полу, выдирая из ковра ворс. Володя застыл с серым лицом.

— Андрюша, милый... Не виноват ты. Это несчастный случай был. Господи, горе какое, — Маша подняла лицо к Володе, ища поддержки, — горе какое...

Володя развернулся и вышел из квартиры.

* * *

Андрей Петрович сидел во дворе, уставившись в газету. Каждый день Маша выставляла его из дома на час, чтоб подышал. А сама в это время звонила приятельницам, ища совета и помощи. Андрей сдавал на глазах.

Погода была паршивая, детей во дворе не было, не считая маленького замызганного мальчика, который лазил на горке туда-сюда.

Мальчик слез с горки, подошел к скамейке, где сидел Андрей Петрович и, отставив ногу, с любопытством на него уставился. Андрей Петрович, почувствовав, поднял глаза, скользнул недобрым взглядом по ребенку и снова уткнулся в газету.

— Дедушка, ты чей? — спросил мальчик.

Андрей Петрович повел бровью, не отрываясь от газеты.

— Ты чей, дедушка? — повторил мальчик.

— А ну геть отсюда, цыганенок! — сказал Андрей Петрович мрачно, но беззлобно.

Мальчик сделал круг по двору и снова остановился у скамейки.

— Ну, чей?

— Ничей, — мрачно ответил Андрей Петрович.

— Поиграешься со мной?

— Нет.

— Почему нет?

— Со своим дедом играйся.

— У меня деда нету... У меня мама только.

Андрей Петрович поднял взгляд. С чумазого детского лица смотрели доверчивые, серьезные глаза. Мальчику было лет пять, не больше.

— Ты чего тут ходишь? Домой иди! — сказал Андрей Петрович, складывая газету, и взял палку.

— Мама сказала — тут её ждать.

— А сама где? Мать где твоя?

— Ушла убирать. Ремонт. Убирать много надо, — со знанием дела сказал мальчик.

— А тебя что ж тут бросила?

— Там своя девочка. Я в прошлый раз был — они матери сказали, чтоб больше меня не приводить.

Андрей Петрович уставился в землю и долго так сидел. Мальчик тоже замолчал и присел с другого края скамейки.

Начал накрапывать дождь.

Андрей Петрович поднялся, свернул газету.

— Ты куда? — спросил мальчик.

— Домой.

— А, понятно — без обиды сказал мальчик.

Андрей Петрович достал зонт.

— Вот, — дал он зонт малышу, — возьми.

— А ты?

— Я дома не промокну.

— А... А тебя как зовут?

— Меня? — Андрей Петрович задумался, — меня Дед зовут.

— Дед? — недоверчиво заулыбался мальчик.

— Ну все, пошел, — заспешил Андрей Петрович, посмотрев на свои окна.

Зонт был большой, тяжелый. Удерживая его двумя руками, мальчик помахал Андрею Петровичу. Тот, заходя в подъезд, махнул в ответ.

* * *

Из окна кухни был виден пустой двор, мокрая лавка и качели. Между ними, будто сам по себе, бродил зонт. Мальчика под ним не было видно. Только носы синих ботинок то показывались, то исчезали.

Андрей Петрович курил, поглядывая в окно. Знакомая боль шевелилась в нем. Но она как будто обкаталась и стала гладкой. Будто исчезла её ядовитая, острая чешуя, которая полосовала по сердцу так, что темнело в глазах.

Женщина-таджичка в рубашке и брюках, заляпанных краской, быстро пересекла улицу, подошла к зонту, активно жестикулируя и, похоже, ругаясь. Мальчик, подняв к ней лицо, что-то объяснял, показывая пальцем в сторону подъезда. Наконец женщина взяла зонт, ухватила малыша за руку, и они зашагали куда-то.