Первый и другие рассказы - [25]

Фенька

Феньку нашли под деревом, недалеко от станции. Нашел ее Лерыч. Щенок был совсем крошечный, но сразу видно — благородных кровей. Как он там оказался — сказать трудно. Никогда и никто по доброй воле не бросил бы такую кроху.

Едва Лерыч наклонился, увидел эти круглые глаза и приветливо-беспомощное шевеление хвостика размером с мизинец — как полюбил сразу и навсегда.

Вначале он назвал ее Му-Му. Не для смеха, а чтоб ее имя было проще выговорить Толику, мальчику немому и умственно отсталому. Но Толик все складывал губы, пускал пузыри и говорил не Му-Му, а скорее Пфе-Пфе. Так щенок стал Пфенькой, а потом уж просто Фенькой.

Фенька оказалась существом чувствительным и благородным. У Лерыча давно уже не было ни квартиры, ни дачи с креслом-качалкой, ни жены — кандидата наук. А вот Фенька была. Как будто маленький уголок, деталь из той, давно утраченной, жизни случайно вылез в этой — новой и безрадостной.

Сам Лерыч был человеком непростым. Во-первых, наполовину еврей. Во-вторых, с высшим образованием.

Он, к примеру, читал «Москва-Петушки» Ерофеева, и не просто читал, а помнил наизусть цитаты. Ему казалось чрезвычайно забавным сесть на Курском вокзале рядом с кем-нибудь понимающим, да и процитировать ему на память что-нибудь. Но люди попадались неподходящие, текст не узнавали и смущенно отсаживались подальше от странного человека.

Машка

Сын Толик появился у Лерыча пять лет назад. Родила его Машка, девка с загадкой в лице, но совершенно пропащая. Лерыч не знал точно — был ли это его сын или чей еще, но Машка сказала ему так:

— Тебе рожать буду.

Так Лерыч стал отцом Толика.

Машка была низенькая, вся коротенькая и широкая. Хороши в ней были только грудь да лютый бабский характер. Когда Толик был совсем маленький, и, присев где-нибудь в тени, Машка доставала из-под растянутой майки грудь — правильно округлую, белую, с крошечным розовым соском, — Лерыч смотрел и не мог насмотреться. И понять тоже не мог: как и зачем явлена такая красота тут, между испитым лицом и грязной юбкой, зажатая в короткопалой, грязноватой машкиной руке, красота, которую небрежно мяли, кладя в рот глупого Толика. И зачем, собственно, это чудо явлено в самой Машке, пьющей и пропащей. Весь ужас облезлых стен, тряпья на полу и лиц, превратившихся тоже в какое-то человеческое тряпье, будто освящался белым, прекрасным овалом этой груди. Это был атрибут красивой жизни номер один в жизни Лерыча.

Впрочем, Машка была не так глупа, чтобы «чудо» это не видеть и за собой не знать. Часто, напившись и «распоясавшись», подходила к кому-нибудь из «интересных» мужиков и, задрав грязную рубашонку, демонстрировала единственную свою красоту. Лерыч сильно ревновал, но грех этот ей прощал.

Машка прожила не то чтобы вместе, но рядом с Лерычем четыре года, а в одно утро просто исчезла вместе с небольшой денежной суммой, которую Лерыч хранил у себя в потайном кармане. Такое бывало с ней и раньше. Загуляла. Но когда она не появилась и на третий день, Лерыч пошел искать. Исходил все участки и пути, похудел и осунулся. Машки нигде не было.

Ходили слухи, будто какой-то проезжий художник взял ее к себе, сраженный белоснежной красотой с маленьким алым соском. Лерыч и сам хотел бы в это верить. Но знал, что никакие художники Машку не забирали, а забили ее где-то до смерти за вспыльчивый характер и бабскую злобу. Сколько раз она и ему в приступе пьяной ненависти ко всей этой паскудной жизни раздирала лицо в кровь. Даже маленькому Толику, который и мухи никогда не обидел, доставалось. За то, что получился некрасивым и глупым.

— Вот ведь, какая амбициозная баба, а в бомжи пошла, — с горькой иронией говорил про нее Гоша и сплевывал...

Толик быстро от матери отвык. Лерыч тосковал, но виду не подавал. И по атрибуту красивой жизни номер один, и по самой Машке — злой и давно к нему равнодушной.

* * *

Лето пронеслось легко и почти весело. Погода стояла жаркая, ночевать можно было где хочешь. Толик подрос, окреп, и в лице его появились черты, отдаленно напоминающие Лерыча в молодости. Фенька тоже подросла, освоилась. У нее был особый собачий дар: повиливая рыжим хвостиком, она умела так посмотреть в глаза, что пирожки, мороженое и все, что пьют и едят на станции, сыпалось на нее, как из рога изобилия.

Одна предприимчивая старуха все выпрашивала у Лерыча Феньку, хорошие деньги предлагала, но Лерыч только отмахивался.

— Дурак ты, — говорила бабка, — живешь как говно и все выебываесси. У меня б она в квартире жила. А так подохнет — и ничего не получишь. А то и сам раньше нее подохнешь.

Портрет

Стоял теплый августовский вечер. Лерыч, Толик и Фенька сидели на насыпи. Гоша рисовал тот самый портрет, Лерыч курил, Толик возился с Фенькой.

— Шикарный ты мужик, — говорил Гоша, легко набрасывая на стене силуэт. — Если баба у тебя, то с такой роскошной грудью, что и среди приличных-то не сыщешь, — Гоша оборачивался к Лерычу и подмигивал. — Если собака — так тоже... чистопородная и умная каких поискать. Все у тебя не абы как.

— А сын смотри какой, — Лерыч, присвистнув, махнул рукой Толику, чтоб подошел.

Толик подошел с вечной своей улыбкой, Фенька прибежала следом.