Первый День Службы - [56]

, а если они начнут опять возникать, то в третий раз в городе будут вообще в ногах у него валяться. Так и «подружились». В душе Витька всех их глубоко презирал, понимал, что это «друзья», пока их бьешь. И бил систематически, то одного, то другого — для острастки. В городе тоже свой авторитет надо было поддерживать. Жизнь диктовала иные, нежели Уголовный кодекс, законы: «Если не хочешь, чтобы били тебя, должен бить ты!» На практике это выглядело так: просыпаешся, голова трещит с похмелья. Вспоминаешь, кого вчера отоварил, как всегда по пьянке, сам выискав для того предлог. На трезвую голову получается скверно, начинает колотить страх: сдаст ментам или соберет против тебя шоблу. Этот страх не дает жить трезвым, он гонит к магазину. Там трясешь знакомых и незнакомых на бутылку, выпиваешь, успокаиваешься. Вторую пьешь для храбрости, третью для дури, и в таком виде идешь на разборки — наносишь «упреждающий» удар. Это значит — прежде чем побьют тебя, ловишь и бьешь всех из возможных своих противников первый. Вернее, бьешь не всех, а лишь некоторых, самых «опасных», остальных запугиваешь. Потом запуганные «друзья-соперники» в знак примирения поят тебя, а напившись, ты залезаешь кому-нибудь из них в морду и все повторяется. Получается замкнутый круг. Ты бегаешь по этому кругу, все наматывая отпущенный условным сроком поводок и вот уже удавка подтягивает тебя за горло. Ты везде на примете. На тебя уже завели целую кучу дел и только благодаря многочисленным хлопотам и связям отца, превратившегося в личного твоего юриста и адвоката, ты все еще на свободе, но остановиться невозможно — перестанешь бить ты, начнут бить тебя. А если начнут, на полпути не остановятся, втопчут в дерьмо с головой! Трусы и подхалимы — самая кровожадная публика! У отца уже основная профессия — бегать по ментовкам и заминать дела. Работа так, по совместительству, чтобы было на что жить самому, содержать сына-оболтуса, и платить за него многочисленные штрафы. Уголовный кодекс он уже вызубрил не хуже любого судейского. Начни свою деятельность раньше — папаша наверняка стал бы великим адвокатом. Неужели, если Витька, доживет, а не свернет себе голову раньше, ему когда-нибудь вот так же придется бегать за собственных сыновей? Мрак!!!

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

О бардаках — монастырских и коммунистических. Путешествие по связанным с ними подземельям. Восстания и слава народного освободителя. Загадка науки о том, линяют ли воспитатели. Исповедь собаковода или ошибки официальной педагогики.

Сшибая со случайными коллегами на очередную бутылку, Шпала встретил однажды Менженина. «В темном переулке, где гуляют урки»… — как в песне поется. Стояла поздняя осень. Ранние сумерки окутали город. С ними заодно скентовался густой, скрадывающий очертания туман, так что редкие фонари казались кляксами на раскисшем в луже листке школьной тетрадки. Только наоборот: светлыми кляксами на черном листе.

Валет Василий Лукьяныч спешил по каким-то своим, одному ему да богу известным делам в Дом быта, и на его ступеньках нос к носу столкнулся с занятым добыванием денег Витькой. Трое потенциальных собутыльников были на подхвате и вили петли тут же неподалеку. Естественно, никаких акций против работника учреждения «ИЗ» они не готовили и, как потом выяснилось, до конца разговора компаньоны вообще не могли понять, что общего может быть у Шпалы с этим зеленым. Воспитатель, в извечном своем защитном мундире, без которого так же трудно было Василь Лукьяныча представить себе, как улитку без скорлупы, вначале было полуобошел, полуоттолкнул оказавшуюся на дороге преграду, так как был занят, очевидно, государственными мыслями, сердешный. Эта его прохладность не понравилась Шпале, оскорбила, ведь знакомцы все-таки! — и он, сделав шаг в бок, вновь преградил путь навострившемуся уже прошмыгнуть «Макаренко». Василий Лукьяныч поднял мгновенно налившиеся кровью свирепые кабаньи глаза (они у него в минуты гнева всегда мгновенно наливались и выпячивались как у рака — проверенный факт!) и вслед за тем, тут же, неестественно резко, старательно и трудолюбиво подпрыгнул на месте. Глаза шмыгнули назад под лоб и форсированно позеленели. Кстати, почему принято считать, что «зимой и летом одним цветом» — это елочка? Всякий малолетка доподлинно знает, что это дубак. Елочка время от времени линяет, а дубак линяет только когда его где-нибудь приловят, да и то, если успеет!

Как вежливый воспитанник, Витька поздоровался первым. У воспитателя в ответ так залязгали друг о дружку челюсти, что Шпала, секунду назад витавший совсем в других, мелочно бутылочных материях, сейчас же возымел желание покуражиться, постращать своего бывшего властелина, поднагнать на него жути, ибо Гроздев с удивлением обнаружил, что деспоты и тираны могут одновременно обладать трусливой и мелкой душонкой. Странно! Зачем же упиваться своей властью и гнуть в три погибели людей, если потом приходится трястись в каждой темной подворотне, бояться первого встречного? Да ведь и ножом-то пырять будут в спину. Ну и жизнь! Вспомнилась красная рожа, бычья шея, брызжущая слюна, огромные, с помойные ведра, мельтешащие то и дело перед самым твоим носом кулаки, когда