Первый День Службы - [168]

— Ты ничего не забыла там в вагоне? — пытливо шепчет он ошарашенной Натке, таща ее в сторону.

Она совсем обезумела, залезла в кровь туфлей, но лишь немножечко, кончиком. Витька моднячим краденым туфлем разчеркивает, размазывает оставленные ею на асфальте кляксочки. Страх гонит прочь. Но Шпала пересиливает его, берет себя в руки — только в этом спасение! Он возвращается в вагон, протирает стекло, стол, полку, пол собственной штормовкой, пятясь к окну. Лихорадочно быстры, дерганы все Витькины движения. Полной гарантии в том, что где-то не остался босой Наткин след, конечно быть не может, но все-таки!

Потом вдвоем с Наткой они изо всех сил тащут тяжелую тушу за ноги по асфальту и кое-как наконец запихивают ее под вагон. Пот течет с обоих градом, но медлить нельзя! Еле-еле отдышавшись, Шпала командует Наташке найти где-нибудь средних размеров палку и сломать из сухого бурьяна веник. Сам вытирает внешней стороной собственной штормовки невидимые следы железнодорожника с окон, а внутренней пот с собственного лба. Штормовка мокрая и грязная. Прибежала Натка, живо, как солдат, исполнивший приказание. Держит в одной руке брусок от какой-то упаковки, в другой жидкие хлысты сухих, ломких веток. Витька ловит себя на желании поцеловать ее в губки за не каждому мужику присущее самообладание, быстроту и исполнительность. Но сейчас не до сантиментов! Поэтому он лишь как можно спокойнее берет у Натки из рук брус и будничным деловым голосом просит:

— Нат, протри окна еще раз рукавом, а то штормовка вся в поту, будет вонять!

Сам он острым обломанным концом бруса соскребает с асфальта кровь, сталкивает за рампу, под вагон. Дело поддается на удивление легко. Вначале Шпала было пробовал согнать лужу ребром бруска к краю, но неожиданно убедился, что кровь изменилась и по цвету и по консистенции. Ртутный блеск пропал, масса заметно потемнела, до какого-то неопределенного, непрозрачного, что ли, цвета — серо-буро-малиновая — и в некоторых местах уже довольно плотно схватилась, представляет собой как бы пласт довольно густого киселя. Впечатление усиливалось еще описанным уже слащавым запахом. Уловив невольно такое сходство, Шпала едва сдержал в себе подкативший к горлу ком тошноты. Он поддевал концом палки тягучий пласт, откидывал его дальше, и ловко, пока тот не вернулся на прежнее место, старался подсунуть в образовавшуюся брешь конец инструмента еще дальше. С пыльного асфальта кровь сдиралась легко, только кое-где шмотки ее прикипели и их пришлось сковыривать, соскабливать. Скоро место происшествия было приведено в порядок. Молоток железнодорожника, некоторое время назад грозивший пересчитать Витьке ребра, был сброшен под вагон. Злосчастный булыжник Шпала прихватил с собой. Пятясь, Натка спешно заметала следы веником.

Метров за десять от вагона, уже на щебне, Витьке вдруг пришла в голову великолепная идея. Он вспомнил, что след у собак хорошо отбивает запах табака. Хотел уже было вернуться, чтобы порыскать в кармане железнодорожника на тот случай, если в них окажется курево. Однако скоро отказался от этой идеи. Вдруг мертвец, как сам Шпала, некурящий, или кто-то случайно увидит его возле захоронения. Да и вонь от промасленной, прокопченной, просоляренной почвы такая, что забьет собой все запахи. И так они с Наткой уже слишком долго, непростительно долго здесь отирались, чтобы остаться совершенно стерильными, незапятнанными, ненаследившими.

Наконец они вышли с территории железнодорожного хозяйства и окунулись в темноту пригородной свалки. Сюда с холма окрестные жители долгие годы скидывали всякую ненужную рухлядь, обломки строительства, прочую дрянь. Драные корзины, матрацы, вязанки камыша, бездонные ведра, консервные банки всех мастей… Чего только тут не было! Сюда же железная дорога спихивала отходы собственной жизнедеятельности: искореженный металл отслуживших механизмов. Вдали все более открывающийся по мере их подъема на холм железнодорожный вокзал продолжал жить своей трудовой, нервной, насыщенной жизнью. Летели многочисленные голоса громкоговорителей: объявления о прибытии, отправлении поездов, распоряжения составителям и стрелочникам. Им вторили веселые короткие гудки маневровых и долгие протяжные тяжелых рейсовых локомотивов. Праздничной иллюминацией висели над ареной событий многочисленные огни. Проносились с шорохом, стуком поезда, прорезая огнями прожекторов ночную темень. Взявшись за руки, как альпинисты, преодолевая многочисленные завалы и препятствия, беглецы неумолимо карабкались вверх. Камень и палку по очереди захоронили в наиболее укромных, непролазных местах, закидали мусором, заплели проход бурьяном и проволокой. Подъем был чем выше, тем круче, сверху из отбросов образовались целые площадки с почти отвесными склонами. Весь массив дико зарос. Непролазные кусты каких-то колючек, не то шиповник, не то черт знает что! Все выше человеческого роста. Густо, так что ногу поставить некуда и все намертво переплелось между собой. Кругом по этому холму полно извилистых тропинок, а они лезут по бездорожью. Пахнет железной дорогой, пахнет откуда то снизу древесной стружкой и опилками, так сильно будто там пилорама, пахнет помойкой.