Первый День Службы - [166]

Шпала с отчаянием смертника развернулся в прыжке и кинулся бежать неожиданными резкими зигзагами. Он ждал в спину свист молотка, ловил его, чтобы тут же присесть, но в спину раздался смех. И ожидавший свист кинулся на землю от смеха, кувыркнулся, содрав себе в кровь ладони. Встав, в три прыжка нырнул за вагон. Он был побежден, осрамлен и мало того, — осмеян безудержными широкими громовыми раскатами смеха. Питекантроп испускал воинствующий клич в спину недостойному самцу-сопернику. Очутившись в недосягаемости молотка Витька, воя от злости, присел и лихорадочно принялся искать увесистый булыжник. Стыд разрывал на части. Лучше бы ему сейчас умереть! Такого позора еще не знало его мужское самолюбие. Булыжник предъявил свои услуги в тот же миг. Посреди сравнительно мелкой щебенки, красавец, он был обронен всевышним вовсе не случайно, о чем говорили его исключительные размеры и сам просился в руки. Схватив этот дар небес, Шпала выглянул из-за вагона резко, нырком и тут же опрометью кинулся обратно. Уже скрывшись в укрытие, осмыслил увиденное и сообразил, плюсуя факты собственного ничтожества, что прятаться было вовсе незачем. Выглянул второй раз, медленнее, но с прежней фатальной трусливостью. Картина без изменений! Толстяк уже забыл о недавней схватке, как и о Витькином существовании на земле вообще, он вновь упивался сеансами в окне вагона. Тупое лицо исказила гримаса блаженства. Импульс всепоглощающей злости, посланный каждой клеточкой тела ударил Шпале в голову. Не размышляя, он с силой метнул камень. Как ни удивительно, камни, брошенные без всякого прицела и подготовки, но в великом бешенстве, доставшемся нам от воинственных пращуров, метко летят в цель! Так Великий Охотник каменного века вновь на мгновение воскрес в своем далеком потомке, чтобы еще раз поразить мамонта. Витька опомнился, когда булыжник уже расстался с его рукой. Не понять теперь нам на досуге, чего в том его крике было больше: страха, ненависти или предупреждения, но громила повиновался, обернулся на возглас и тут гранит опустился ему на голову.

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

Мертвец колышет жирным животом и продает арбузы. Лужа мутной парящей крови распространяет слащаво приторный запах, но не спешите лезть в нее моднячим туфлем! Лишь миг отделяет человека от кучи навоза, в которую он все равно рано или поздно превратится. А пыльный след протектора на спине отделяет его от правил внутреннего распорядка колонии. Забытый член толпы разрезает макушкой плотные слои атмосферы. Кровь превращается в кисель. Запах табака отбивает след. Клацанье зубов на помойке. План дальнейших действий .

Все дальнейшее, как теперь вспоминается Шпале, было поразительно просто, материально и посредственно. Раздался глухой, хрусткий, обычный до тошноты звук арбуза, надрезанного продавцом для пробы треугольником. Голова железнодорожника дернулась, как воздушный шарик на коротком поводке от резкого порыва ветра, запрокинулась назад, мелькнул провалившийся лоб. И так он продолжал стоять несколько мгновений, а булыжник, сделав свое дело, весело катился и подскакивал по асфальту. Наконец, все видимо напоследок хорошенько взвесив и отбросив сомнения, человек решительно завалился навзничь. Туша грохнулась, подняв вокруг себя мощное облако серой цементной пыли, и вдобавок еще хряснувшись со всего маху об асфальт бритым мощным затылком. Впрочем, последнее было наверняка лишним. Сжавшись в божью коровку размером, словно каждая недавно негодовавшая клетка его организма вдруг ужаснувшись своей работы. уменьшилась в тысячу крат, Витька медленно, как казалось, со скоростью этой самой коровки приблизился к упавшему.

Хотелось верить в несбыточное, но чуда не произошло… То был не кошмарный сон, кончающийся с пробуждением, выйти из игры не представлялось возможным. И правила этой игры на ближайшие лет десять для него будут правилами внутреннего распорядка колонии. Тяжелая туша лежала неподвижно. Кажется, еще колыхался из стороны в сторону жирный живот мертвеца. Череп был расколот до слизистой, комковатой, кажется, еще двигающейся, переливающейся, сокращающейся внутренности. Лоб как бы стесан, перестал существовать и в этом его отсутствии особенно страшно смотрели выпученные в разные стороны глаза. Видимо, булыжник угодил в голову жертве самым острым, коварным ребром. Быстро расплывалась огромная уже лужа мутной парящей крови, распространяя липкий, слащаво-приторный, тошнотворный запах. В лунном блеске она отсвечивала ртутью. И тишина висела вокруг. Словно ничего не случилось, смотрели с неба на Витьку звезды, подмигивали одобряюще одноглазые. Глухо залаяла вдалеке на позднего прохожего дворовая собака, и была где-то рядом вечность. Жуткий визг, короткий и пронзительный, подбросил Шпалу. Сзади стояла Натка. Искореженное, поведенное ужасом лицо ее испугало Витьку больше, чем вид окровавленного трупа. Похоже только теперь он до конца, до мурашек по спине и волоса дыбом, ощутил необратимость произошедшего. Все врут те, кто воспевает некий мистический ореол смерти, будто что-то СВЕРХошибочное, СВЕРХстрашное случается в этот миг и некая, прекрасная по сути субстанция — жизнь человеческая навсегда теряется, нанося невосполнимый урон окружающему. Драматизм как раз наоборот, в полнейшей нехитрой и нескромной заурядности всего происходящего. И труп обезображенный, несуразный еще при жизни, лежит не вызывающе, нагло и подчеркнуто: он лежит совсем так же, как лежала бы сейчас туша разделываемого кабана. И вонь от внутренностей вполне реальная и вовсе не благородная. Даже наоборот, отвращающая одной той мыслью, что всякий, и живой еще человек, как вот Натка или Витька состоит внутри из такой же непотребной мерзости. и лишь миг отделяет его от кучи навоза в которую, впрочем, он обязательно в конце концов превратится. Раздавленная машиной на асфальте собака будет выглядеть точно так же как и венец природы — человек! Только страх перед непосильным, тяжелым, вернее смерти отравляющем жизнь наказанием, перебарывает патологический интерес распотрошить эту мясную кучу до конца. Пока еще свежа! Чтобы уж наглядно увидеть, как все неблаговидно и просто устроено. Все эти мысли проносились в Витькиной голове вихрем, без последовательности, но в единой спайке, как сноп искр электросварки.