Первый День Службы - [167]

Вспомнилось, как год назад, вот так же, ища способ убить скуку, они шатались с Сашкой Чавиным по городу. Забрели к железнодорожному вокзалу. Здесь, среди толпы пьяных, стоящих кольцом и о чем то возбужденно кричащих парней, Чава усек, но до конца не идентифицировал знакомую рожу. Храбро протаранив частокол спин (в таких случаях действовать нужно раскованно и уверенно до наглости, либо не ввязываться вообще) он пересек мертвое пространство круга морской валкой походочкой (память о поступлении в мореходку) и фамильярно поздоровался с опознанным, за ним со всеми остальными по цепочке. Витька, естественно, следом. Круг стал на двоих человек шире. Разговор в толпе пьяных — священный огонь. Нить его не должна быть прервана, пламя погаснуть, иначе толпа покарает дерзкого! Непонятный, ПОЛУбулькающий, ПОЛУплачущий, ПОЛУгавкающий и почти бессмысленный базар — вещь «сама в себе», без правил и обязанностей. Начатый с первым стаканом и развивающийся по своим законам. он очень труден для понимания с конца: ни врубиться, ни догадаться! Нужно лишь чувствовать общую мелодию, где каждый инструмент гнет свою партию, и выть в тональность. Шпала напряженно внимал, повизгивая. (Неприлично ведь стоять и молчать!) Вдруг идиотский толчок в спину сбил гладь зарождающейся мелодии в омуте его души. так толкают перед дракой в круг, чтобы свалить и добивать ногами. Витька обернулся, предупреждая удар. Танцуя замысловатые петли, маячил перед ним в дым пьяный, забытый член толпы. Лицо тупое, каждый мимический мускул атрофирован. И пока Шпала соображал, как ему повести себя, умирающая марионетка, набрав скорость вновь врезалась тараном в толпу. На сей раз попало в Чаву, что-то уже рассказывающему о своей принадлежности к собранию присутствующих. Сашка был в роли, потому воспринял ситуацию однозначно: оттолкнул от себя помеху и продолжил речь. Гроздев для чего-то зорко следил за броуновским движением эквилибриста. Попрыгунчика повело, повело глубокой петлей. Казалось, спиной он под сорок пять градусов к плоскости асфальта. Но вопреки законам физики, какой-то чудной здравому человеку силой держался на плаву, не падал. Пятился, пятился, перенес наклон со спины на бок, с бока на грудь, лег на воздух, упал на курс и попер, попер тараном набирая скорость, макушкой разрезая плотные слои атмосферы. На сей раз маятник промахнулся мимо толпы.

Все наращивая скорость и угол наклона, он точно воткнулся под заднее колесо разворачивающегося, напрессованного людьми, как селедкой автобуса. Траектория была идеальной, трезвый человек вряд ли бы так точно рассчитал ее, так заострил в решающий момент. Лениво и мягко перескочил через упругое препятствие железный жук, промассажировав подставленную спину, подпрыгнул, как мячик, деловито урча и поплелся дальше. Пьяный был «цел», лишь пыльный след протектора, как печать, поперек спины. Ни крови ни дерганий. Он спал. А толпа продолжала гомонить. «Неужели все?» — подумал в тот миг Шпала. Так это оказывается легко и просто, и не страшно вовсе. Может, клоун сейчас встанет, почесывая спину и пойдет договаривать разговор? Так легко, ласкающе перешагнуло через него колесо! Но ведь вес? Ведь все раздавлено!?

— Уби-и-или! Уби-и-и-или!… - после мгновений тишины несется со стороны вокзала.

А толпа гомонит, бушуют в ней пьяные страсти. «Почему убили, кто?» — думает Витька, за руку вытаскивая из толпы Чаву. Друг отбивается от него, как от назойливой мухи: он еще не все рассказал! Шпала объясняет:

— На минутку! Только на одну минутку…

Оттащив в сторону, показывает пальцем на лежащего, говорит шепотом:

— Слышишь?

Только теперь Чава соотносит в какой-то степени возгласы с лежащим на асфальте.

— Кто его? — спрашивает удивленно и испуганно. — За что?

А толпа уже забыла о Чаве, она молотит свое, гонит лошадей вскачь. Витька молча тащит Чавина прочь.

— Давай посмотрим! — возбужденно, ликующе шепчет Сашка. Первое после замешательства чувство — любопытство: приятное увлекающее зрелище. Чава забыл или вовсе не помнил, что минуту назад сам толкнул злосчастного.

— У нас по условному на шее, хочешь еще влипнуть? — шепчет Шпала, увлекая друга прочь.

Чава недоволен: лишили такого зрелища! Лишь когда узнает от Витьки, что он же и толкнул погибшего, сообщил ему невольно некоторое ускорение и траекторию, пугается, примолкает.

— А кого ты знал то в этой толпе? — допытывается на случай погони по следу Шпала.

— Да никого! Рожа показалась знакомой, а потом понял, что не тот, пришлось сочинять всякую чушь!

Тогда впервые липкое гадливое чувство причастности к чьему-то превращению в навоз скользнуло по его душе но лишь юзом: несчастный случай, чужая рука… Сейчас все на нем, а Витька не чувствует себя ни на миллиметр виновным, гораздо меньше, чем тогда. Он возмущен этой нелепой выходкой трупа, этой жестокой комедией, подстроенной и разыгранной против него небесами. «Не мог этот камень, что ли, лежать на метр дальше или пролететь на дециметр выше, или не мог этот скот как-нибудь по-иному подставить под него голову?» Лишь дикий, обжигающий, звериный, удесятеряющий силы и изворотливость сознания страх. Шпала, оказывается уже все понял, все придумал, продумал и изобрел, только еще сам не знал этого! И вот теперь, узнав, он сорвался с места.