Первое дело Матильды - [36]

– У тебя часы отстают, Матильда?

– Нет.

– Разве мы не уговаривались на восемь, девушка?

– Простите. Трамвай опоздал.

– Ерунда! В такую погоду любой более-менее здравомыслящий человек понимает, что транспорт может задерживаться. И выезжает пораньше!

Поэтому я вынуждена сочинять отговорку, которая звучала бы правдоподобнее правды. Но при всём желании в голову ни одной не приходит, потому что там носится тысяча мыслей одновременно.

«Я знаю тайну Рори! – повторяю я про себя снова и снова. – Судя по всему, только я в целом свете и знаю! Но то, что он рассказал мне об этой своей сверхспособности, это так невероятно – до конца я, наверное, смогу поверить, только когда увижу всё собственными глазами. В любом случае я докажу ему, что он может мне доверять: никому не скажу, в чём он мне признался. Буду молчать как рыба. С этого момента и до скончания веков!»

Но меня занимает не только невероятный дар Рори, а ещё и то обстоятельство, что знаменитый застенчивый сыщик попросил меня помочь ему в этом деле. Я чуть не лопаюсь от гордости, пока не понимаю: до сих пор всё это больше походило на нечто вроде захватывающей игры. Я просто уповала на то, что Рори как-нибудь распутает это дело. Как и всегда. Но что, если он и дальше не получит никаких сигналов? Тогда нам помогут только опросы. И значит, всё целиком и полностью зависит от меня. И это уже не игра: если я как сыщик оплошаю, репутация Рори, возможно, будет навсегда подорвана. И хуже того: Шарлотта сядет в тюрьму.

Внезапно я осознаю всю глубину собственной ответственности. Меня точно обухом по голове ударили. Наконец приходит трамвай, и я захожу в него, втянув голову в плечи и едва передвигая ноги, как будто у меня на плечах тяжёлая ноша.

Пока семьдесят шестой трамвай трясётся сквозь вечернюю метель, я уныло пялюсь в окно, стараясь не думать о том, что в моём расследовании может пойти не так. Но тут из мрачных мыслей меня выдёргивает «дзыньк» смартфона: папа с мамой прислали сообщение и фотографию. Мама пишет, что в ближайшие дни могут возникнуть сложности со связью, потому что они разъезжают по дикой местности, но что в новогоднюю ночь они непременно проявятся, чтобы я не волновалась, слушалась госпожу Цайглер и всегда возвращалась домой вовремя. И что они меня любят! К сообщению родители приложили фотографию, на которой они с двумя уморительными коалами.

– Смотри-ка, – говорю я Доктору Херкенрату, сунув ему под нос фотографию с коалами, на что он в панике начинает скулить и бросается под сиденье. – Да-да, – говорю я. – Белок и коал он боится до смерти, а у Шарлотты хорохорится вовсю. Может, рассказать ей, как ты тогда, удирая от кота госпожи Хаккефрес, спасся героическим прыжком в унитаз?

Вытянув руку, я делаю селфи, подписываю «Паинька-дочь на пути домой» и отсылаю родителям. Затем, щёлкнув Доктора Херкенрата, который, в шоке от коал, по-прежнему жмётся под сиденьем, пишу «Трусливый пёс в трамвае» – и отсылаю!

Я вхожу в дом с опозданием на четверть часа, так и не подготовив для госпожи Цайглер никакой убедительной отмазки.

По счастью, госпожа Цайглер даже не замечает, что я опоздала, потому что разговаривает по телефону с Раймундом. Похоже, разговор долгий и скорее нерадостный: госпожа Цайглер с лицом жены-убийцы ворчит в трубку:

– Что значит – ты не знал, что там проходит кабель? Надеюсь, ты понимаешь, что если морозильная камера обесточена, то весь охотничий гуляш, который я заморозила, пропал! Господи, Раймунд! – Она в ярости швыряет телефон на базу с таким видом, будто предпочла бы уложить супруга в морозильную камеру рядом с охотничьим гуляшом. – Ох уж эти мужчины! – сетует она. – Хлопот не оберёшься, а толку от них никакого! Мне нужно срочно съесть конфету. – Лишь когда любимая конфета с ореховой начинкой оказывается у неё во рту, она понемногу начинает осознавать, что что-то не так. – А как давно ты, собственно, дома? – недоверчиво спрашивает она. – Совершенно не слышала, как ты пришла.

– Потому что вас отвлекли Раймунд и охотничий гуляш, – с невинным видом заявляю я. – Я здесь уже четверть часа. Вернулась с точностью до минуты. Просто не хотела мешать вашему разговору.

Госпожа Цайглер, кажется, не очень поверила и глядит с сомнением, но тут без всякого предупреждения у меня начинает урчать в желудке. Громче, чем у своры голодных волков. Доктор Херкенрат срочно бросается в укрытие.

– Господи помилуй! Ребёнок! – Госпожа Цайглер озабоченно хмурит лоб. – Надеюсь, ты ела сегодня что-нибудь толковое? Эта Каролина и её родители – они хоть не веганы или что-то вроде того?

Я действительно голодна как шайка разбойников. В конце концов, кроме булочки и нескольких шоколадных драже у меня целый день во рту не было ни крошки.

– А можно, вы в виде исключения и в такое позднее время приготовите мне один из ваших бесподобных блинчиков с корицей? – спрашиваю я, глядя с тем способным растопить любое сердце выражением, которое Доктор Херкенрат использует, когда хочет выпросить какую-нибудь вкусняшку.

Наблюдая за тем, как госпожа Цайглер готовит тесто для блинчика, я стараюсь вызвать в памяти всё, что сегодня услышала, увидела и узнала в связи с кражей жемчужины Шпруделей. Что из этого правда? Что – ложь? Что с чем связано? Имеет ли какое-то отношение к краже слепленный за ночь снежный ангел? Из-за чего на самом деле Дориан подрался с Усатым? Почему врёт Лана Берг, хотя у неё железобетонное алиби? По какой причине Рори не улавливает сигнала от сейфа? Отчего украли только жемчужину, а всё остальное оставили? И почему этот злобный комиссар Фалько уверен, что преступница – Шарлотта?