Перпендикулярный мир - [49]

Я читал про мужика, который два раза сбегал из тюрьмы. Охранники сами приходили к нему в камеру, и отдавали пистолеты. Сами — открывали двери… Что ты скажешь на это?.. А Вольф Мессинг? Слышала о таком?.. Это вообще, что-то… Он про себя целую книжку написал. Я, правда, до конца не дочитал. Но он творил чудеса. Мог сутками изображать из себя мумию, протыкал себя в разных местах саблей, и запросто находил любой предмет, который от него прятали. Тридцать лет на сцене, ты подумай только, — и ни одного прокола.

С тобой, так вообще просто… Нас же приперли в угол, как мышей. Я сам себя не помнил. Может, и во мне что-то пробуждалось, — только не смогло пробудиться… В тебе, — смогло. Вот в чем все дело.

И вообще… Ты сама не понимаешь, какой ты интересный человек! Ты — вообще: самая красивая, самая умная, самая богатая, самая непосредственная…

— Самая ненормальная… — сказала Маша. — Спасибо тебе, ты так хорошо обо мне говоришь.

— Как же иначе, — ведь я тебя люблю… — сказал Иван. — Без тебя я не представляю своей жизни… Она — не может без тебя. И без Мишки… Это какой-то природный симбиоз. Мы же трое, — не можем существовать друг без друга. Ты хоть понимаешь это?

— Ваня, это ты не понимаешь, — тихо сказала Маша. — Я — убила человека… И меня тянет убивать еще.

6.

Ах, сколько на небе звезд!.. Их невозможно сосчитать.

Можно начинать с любого места: раз, два, три, четыре… Или продолжать с любого, — и с любой цифры. Все равно никогда не ошибешься.

Они, звезды, — яркое доказательство нашего животного происхождения, и нашей ничтожности. Они горят в ночи, а мы, — как бы ничтожны. Похожие на песчинки, заброшенные на далекую окраину Вселенной.

Но только вот, почему-то, когда смотришь, задрав голову вверх, такой вот тихой и теплой ночью, на их загадочное перемигивание, не хочется об этом думать. И совсем не о том говорят они, задравшему к ним навстречу голову, человеку.

Совсем не о том, — вот ведь, что странно. И, пожалуй, даже удивительно…

Или человек, задравший к ним голову, так глуп, что не понимает ничего? Глуп и мелок, — червь, одним словом?

Но что-то здесь снова не так. Что-то опять не сходится… Или задираешь голову, или не задираешь головы. Вот и все. Вся разница… Но никакого космического унижения. Ни для кого. И — никогда.

Иван голову задрал… И стал смотреть.

Болезнь еще не прошла в нем. Недавний долгий сон, — был еще рядом. И разговор с Машей отнял у него много сил.

Он так устал от ее слов, — а вид бесконечного пространства собрался было как-то пожалеть его… И он подумал, что ночь — спокойнее дня, если выспался днем, и поэтому не тянет спать ночью. Спокойнее и ближе к нему, чем день. Потому что днем случаются сплошные неприятности. И нужно много думать.

Он вспомнил свой долгий сон, как летел на коне к этому звездному небу, летел, летел, летел, — и никак не мог долететь. Как ни старался.

И как тогда ему стало все равно, что случится с ним дальше. Когда он понял, — что никогда не долетит на этом коне до неба.

Маша была рядом, — они долго молчали. Так долго, что потеряли счет времени, — только светили в темноте их фонарики, и горели над головой равнодушные звезды.

Потом, в тишине, они услышали чьи-то шаги, — кто-то решился потревожить их покой, и приближался к ним со стороны дома.

Они, оба, повернулись на звук вкрадчивых незаметных шагов.

— Беда, госпожа Светлана Игоревна… Иначе бы не побеспокоил вас в вашем уединении…

— Что-то случилось? — безразлично спросила Маша.

— Вот-вот случится, — извиняясь, сказал Марат.

По всему было видно, что он улыбается ей в темноте. Что ему неудобно, на самом деле, было потревожить ее.

— Разные люди… Никто не понимает нас… Но в деревне любят порядок, чтобы все было по-честному…

В свете фонариков стало видно, Марат подошел к ним в полной боевой экипировке: через плечо перекинут автомат, на поясе висели гранаты и сумочка для запасных патронов, а за спиной, — военный рюкзак, тоже чем-то набитый.

— У нас ведь в деревне — справедливость, — сказал он, — никто друг друга не обманывает. Если кто обманет, — такой позор, что представить страшно… А здесь никто ничего не понял. Вот, что обидно. Я пробовал объяснять, да что толку… Народ простой, что видят, о том и думают… Так что, — беда.

— Я не понимаю, — сказала Маша. — Какая беда?

— У нас вся добыча — общая, — сказал Марат. — Когда мы на дело идем, все, кто там что надыбит, это общее, все попадает в общий котел. Потом уже старики распределяют: кому что… Чтобы по-справедливости. Поэтому никто не в обиде… Слоны тоже общие, — это святое.

— Какие слоны? — спросила Маша. Она продолжала ничего не понимать.

А Иван слишком устал, чтобы вникать в подробности разговора. Он прислонился спиной к стволу ближайшего дерева, и сел. Так ему было удобней.

Сейчас он с удовольствием бы поспал. Глаза его закрывались сами собой, — в предчувствии этого сна.

— Слоны, — это люди… Ну, те, которые становятся нашей добычей. От них идет главный наш доход.

— Правильно, — сонно согласился Иван. — Человек, наше богатство.

— Ваш мальчик уже почти поправился… — довольно сказал Марат, но было видно, он просто хочет сказать Маше что-то приятное. — За слонами самый строгий контроль, у нас с ними без всяких вольностей… Голову можно потерять, если что-то с ними себе позволишь. Без приказа… Вы получились не слоны, вы получились наши знакомые, — которых мы встретили в поезде. Это совсем другое дело…