Перо жар-птицы - [32]

— Больно?

Он стиснул кулаки и закусил губу. Так вот оно что!

— Потерпи, Лукич, — и надавливаю еще раз.

Он вскрикнул еще громче.

— Теперь отдохни немного, — сказал я, отойдя в сторону.

Они поправили подушку, накрыли его простыней, я вышел на балкон.

Сомнений не было. Опухоль прощупывалась в области антрального отдела желудка. Она-то и преграждала путь в двенадцатиперстную кишку.

…Кривдин лежит на тахте. Испытующе, видимо догадываясь, смотрит на меня Ольга Сергеевна. Едва ли мог догадаться Леньчик, но что-то передалось и ему. Потупившись, он сидит у ног отца. Снаружи залетела муха, с гудением и присвистом мечется под потолком, потом стала биться о дверное стекло, а рядом вовсю гремит музыка, в такт ей доносятся голоса. Оставшись одни, ребята снова включили звук.

Я вышел из комнаты. На экране с микрофонами в руках вихлялась пара. Без устали ерзала вверх и вниз:

Мы танцуем и поем.

По две нормы мы даем, —

весело распевала пара.

Приглушив дуэт, я вернулся обратно.

…Мы вышли на лестничную площадку.

— Что это? — спросила Ольга Сергеевна чуть слышно, не решаясь произнести нависшее над нами слово.

— Не знаю, — ответил я, не глядя ей в глаза. — Пока что…

— Вы мне правду скажите.

Я взял ее за руку.

— Скажу только одно — надо ложиться в стационар.

— Операция?

— Может быть, но прежде всего — полное обследование, все анализы, рентген…

7.

На нашем берегу всеобщее оживление, повеял морской бриз, а проще говоря — вернулся Лаврентий. Собственно, вернулся он еще вчера, забежал ненадолго в кабинет, метеором промелькнул в клинике и сразу же укатил в министерство. В преддверии возвращения во всех корпусах стояла невообразимая кутерьма — Иван Федорович, наш новый завхоз, из интендантов-отставников, учредил генеральное приготовление к встрече: два дня подряд санитарки вытряхивали пыль из портьер, полотеры ерзали по паркету, Мотя натирала мелом дверные ручки.

Рабочий день на исходе. С папкой, уже распухшей от снимков и анализов, вхожу в приемную.

Лора счастлива вдвойне. Во-первых, по приезде Лаврентия от нее поотстанет Сокирко с его кисло-сладкими укорами по поводу недостаточной радивости, не относящихся к служебной программе телефонных разговоров с подругами и неизменно косыми взглядами на брюки в бесстыжую обтяжку, то ярко-пунцовые, то небесно-голубые. Во-вторых…

Она манит меня пальцем к своему столу и выдвигает верхний ящик.

— Посмотрите, Евгений Васильевич.

Среди бумаг со штампами и без оных, с резолюциями и еще без таковых, оберток из-под карамели и недоеденных хлебных корок я вижу внушительных размеров овальную коробку. Лора приподнимает верх. На белом атласе, в особых ячейках — универсальный набор красоты: губная помада разных цветов, от морковного до темно-малинового, столь же переменчивая гамма пудры, два заковыристых флакона духов и еще что-то косметическое.

— Ну, знаешь, — говорю я, — всякое видывал, но такое впервые. — И киваю на дверь Лаврентия. — Он?

Лора делает утвердительный жест.

— Вена! Смотрите…

И осторожно переворачивает коробку тыльной стороной.

— Не надо, не надо. И так верю. Скажи лучше — у себя?

— Ждет вас, уже спрашивал.

Я вхожу в кабинет.

Лаврентий чуть похудел, но взамен весовых излишков заметно посвежел и снова обрел утраченную в повседневных хлопотах осанистость. Во всех его повадках сквозит что-то молодцеватое, гусарское.

— Прошу, — слегка приподнимается он в своем кресле и, вертя «Медицинскую газету», показывает на стул.

— Прочел с удовольствием, отменнейшая статья. Если по правде, я бы так не смог.

— Перехваливаете, Лаврентий Степанович.

— Ничуть. Говорю без самоуничижения и комплиментов, хотя вы их любите.

— Вот уж чего не замечал за собой.

— Зато я замечал. Знаем мы вас…

Приличия ради задаю положенный вопрос:

— Как вы себя чувствуете? Вижу — превосходно.

— Не жалуюсь.

— А Елизавета Константиновна?

Он медлит с ответом.

— Что вам сказать… По мне — дай бог всякому, по ее — скверно, хуже, чем было. Но это между нами, — и, махнув рукой, от домашних проблем возвращается к статье. — Тоже читала, и ей очень понравилось…

Случайно я взглянул на стол. У чернильного прибора лежит знакомое уже почтовое извещение — гонорар из редакции. Вчера я видел его у Лоры — 203 рубля с мелочью. Поймав мой взгляд, Лаврентий тотчас же накрывает бланк томом «Медицинской энциклопедии». С чего бы такая конспирация! Впрочем, я пришел сюда не за тем.

— Лаврентий Степанович, — говорю я, выкладывая свою папку, — я по поводу Кривдина…

— Печально, весьма печально, — перебивает он. — Значит, в вашей палате. Рябуха говорил мне о вашем участии, о ваших подозрениях.

— По-моему, это началось до гриппа.

— Не исключено, не исключено, — барабанит он пальцами по столу.

— Кажется, опухоль операбельна. Ее можно удалить, а затем…

— Погодите, не торопитесь. Завтра посмотрю его на обходе. Анализы готовы?

Я протягиваю ему папку.

— Эритроцитов меньше нормы, — говорю я, подвигая листок с анализом крови.

— Вдвое, — морщится он, сняв очки. — Рентгенологическое исследование сделали?

Я вынимаю рентгенограммы.

— Взгляните, Лаврентий Степанович.

Взяв из папки снимок, он подносит его к свету.

— Вижу, вижу.

— В антральном отделе желудка — дефект наполнения.