Перо жар-птицы - [26]

Они говорят с санитарками. До меня доносятся отдельные слова. Малодушно боюсь подойти ближе, выдать себя.

— Это который Захар? — соображает санитарка, опустив свой тюк с бельем.

— Из четвертой — детской, говорите? — прикидывает вторая.

Они закивали. Слов я не услышал.

— Так нету ж его уже, только что в прозекторскую унесли, ласковый такой.

Видимо, они не поняли.

— Куда? — доносится до моего слуха.

— Ну, в прозекторскую, где мертвяки, значит… — ляпает она, тут же осекается и, лишь бы что-то сказать, спрашивает:

— А вы кто ему будете?

Авоська рухнула на ступеньки. Один за другим вываливались абрикосы. Подпрыгивая, они скатывались вниз, догоняя друг друга, разбегались по асфальту.

Из окна большой ординаторской послышался голос Рябухи:

— Евгений Васильевич, где же вы? Идите, сейчас начинаем.

Авоська лежала у ее ног, а абрикосы катились дальше и дальше, под колеса трехтонки, в сточную канаву, по всему двору.

Наверное, только здесь еще уцелели эти звонки со взятым в деревянную ручку стержнем и колокольчиком в передней. Давным-давно и повсюду их заменили электрические. Удивительно, как не оборвали до сих пор эту доморощенную конструкцию окрестные мальчишки. Не для того, чтобы досадить хозяевам или с какой-нибудь другой целью, а просто так — скуки ради. От избытка энергии, жажды деятельности.

Я долго дергал за ручку. Сначала несмело, точно боясь выдать себя, потом все сильнее и сильнее.

Спит, что ли, — промелькнуло в голове. Колокольчик дребезжал, разрывался внутри, но она не отзывалась. Тогда я стал тарабанить ладонью, потом кулаком.

Распахнулась соседняя дверь, и на пороге появилась старушка.

— Потише бы, молодой человек, всех на ноги подняли. Не отпирает — значит, дома нет.

— Где же она?

Старушка пожала плечами:

— Мне почем знать! На работе видно. Где еще!

— И на работе нет, я только что оттуда.

В эту минуту щелкнуло в другой двери и наружу высунулась странная физиономия — в мелу ли, в белилах или в чем-то другом. С головой, увешанной папильотками.

— Кто тут фулиганит? — забасила физиономия. — В больнице она.

— Что?!

— «Что, что!» Сказано — в больнице. — И все в той же тональности: — Позавчера еще скорая помощь забрала.

— Погодите… Как это «скорая»?

Дверь захлопнулась, да так яростно, что у меня в ушах зазвенело. Старушка вздохнула, взглянула на меня и тоже исчезла.

Я остался на площадке. Прошла минута, другая. Позвонить ей, этой в белилах, расспросить? Была не была… Стоит ли! Такая и с лестницы спихнет, а уж крика, воплей не оберешься.

Спускаюсь на первый этаж. Не слышу ступеней, не вижу, как болтаются, вот-вот рухнут перила.

Я ожидал что угодно, только не это. Ведь она была здорова, совсем здорова. Что же стряслось, и где — дома, на улице? Несчастный случай, не дай бог…

Не помню, как я добрался до автобуса, уселся в него, как трясся на ухабах и поворотах, вышел на конечной остановке.

Куда теперь? Все же надо было позвонить, разузнать. Пусть бы орала, ладно! Так куда же теперь? В городе больниц не счесть. Их и за день не объездить, а обойти — подавно. Я вспомнил — она сказала — «скорая помощь»! Там-то уж знают, где искать.

…Дежурил совсем молодой парень, видно, из студентов-третьекурсников. Он порылся в записях, переспросил фамилию, имя и ткнул пальцем:

— Девятого… Есть!

— Что же с ней?

— Сейчас увидим, — и углубился в записи. — Так, так…

Я прирос к столу, старался не дышать.

— В общем… — поднял он голову и запнулся на этом «в общем», каждый раз ни к селу ни к городу липнущем в речь!

— Так что же?

— В общем — серьезно, очень серьезно, — произнес он с расстановкой.

— Да говорите — что с ней!

— Сильное кровотечение, возможен сепсис.

Во мне все оборвалось.

— Заражение крови, — разъяснил он.

— Где она?

— Вам адрес?

— Ну, да.

— Минутку…

Этот, наверное же неплохой, парнишка после институтской тягомотины чувствовал себя здесь, что называется, в должности и плавал в ней, как рыба в водоеме. Он снова уткнулся в книгу, затем вынул клочок бумаги и подробно, не торопясь, записал улицу, номер клиники, отделение.

— Поедете двенадцатым, а потом…

— Знаю! — оборвал я, пробегая по бумажке. — Спасибо, друг. — И скрылся за дверью.

— Подождите, сама выйдет, — сказала дежурная сестра и кивнула на скамью.

У меня сразу же отлегло. Если сама выйдет, значит, не так опасно. Я уселся вблизи отделения, не сводя глаз с двери.

Прошло минут пять, еще пять, десять. Дорожками, тут и там, гуляли больные, кто — в одиночку, парами, кто — с родными, знакомыми.

Еще пять минут… Она не выходила. Неужели догадалась, что это я, или из окна увидела? Я встал со скамьи, прошелся туда-сюда, сел, но долго не усидел и опять поднялся. Снова пойти к сестре, напомнить?

Я не заметил, как чуть слышно отворилась дверь и на крыльце, ведущем в отделение, показалась она. Сосредоточенно напрягая силы, она спускалась по ступеням. Застиранный больничный халат был коротким, едва доставал колен.

Я бросился навстречу.

Она шла медленно, отмеряя каждый шаг, не глядя по сторонам, и лишь когда я стал рядом, подняла глаза.

— Ты?

В голосе — ни радости (впрочем, с чего бы?), ни удивления, ни упрека. На бледном, заострившемся лице — ни кровинки. Вокруг глубоко впавших глаз синие тени. Уже не нарисованные, свои.