Перо жар-птицы - [10]
— Все это не ново, Евгений Васильевич, — говорит он наконец. — Лечение голодом испокон веков пользуют йоги в Индии. И тибетская медицина.
— Весь наш мир стар, Лаврентий Степанович.
— Стар, вы правы.
Я развиваю красноречие, вернее сказать, — просторечие. Развожу перед ним, как разводил бы перед Мотей или Лорой — запрем двух псов в одном загоне — здорового, ладного, ну — к примеру — волкодава, или добермана и замухрышку-дворнягу. Пусть день-другой поживут вместе. Запрем и бросим в загон жратву. Кому достанется львиная доля? Волкодаву, правда! Он свиреп и агрессивен, как раковая клетка. Дворняге перепадет с гулькин нос. Хорошо, если что перепадет. У нас точно так же: закармливая больных, вводя биогенные стимуляторы мы прежде всего кормим бластому, значит — стимулируем рост опухоли.
— По-вашему, держать их на голодном пайке?
— Вспомните доктора Бомбара, — отбиваюсь я. — Два месяца в океане он был на голодном пайке — планктон и сырая рыба. А этот — на одном боржоме. Наш организм приспосабливается ко всему — и к голоду, и к холоду. Раковая клетка приспособиться не может, она гибнет.
— Это и есть ваша тема? — спрашивает он после паузы.
— Одно звено.
— Куда же ведет цепь?
— Лаврентий Степанович, может быть, я ошибаюсь…
— Но все же?
— Я хочу понять, откуда эта агрессивность бластомы.
— Не вы один хотите. Даже я, грешный.
Снова пилюля. Поделом, нужно быть скромнее.
— И все твердят одно и то же, — говорю я. — Канцерогены, ожоги, травмы…
— Ну, а по вашему?
— Агрессивный организм, паразитирующий на здоровой ткани.
Ухмыляясь, он дожёвывает ватрушку.
— Вспомните Мечникова, — наступаю я. — О паразитарном генезисе опухоли он говорил еще в девятьсот девятом году. На конгрессе в Париже.
Часы отбивают двенадцать.
— Лаврентий Степанович, — иду я напропалую, — может, все это не так, может, я ошибаюсь, путаюсь в потемках, но ведь путей к истине много. А если такой путь?.. Дайте мне довести дело до конца. Не выйдет, как сегодня, и я приду к вам с повинной. Вы же сами всегда говорили: главное — найти причину. А мы столько лет топчемся из угла в угол. И не мы одни, за границей тоже.
Лаврентий поднимается.
— Ладно! Будь по-вашему. Вы взяли меня измором. Только, чур, условие — к тридцатому марта диссертация должна быть готова.
Управиться бы в год, и то хорошо!
— Вы слышите — к тридцатому. Я обещал там, в управлении.
— Да, да, — киваю я. — Это — само собой.
— Успеете?
— Конечно.
— И вот еще — тему вашу надо прокорректировать… только поглуше, обтекаемо… Знаете, чтобы не дразнить быков, — понизил он голос, как заговорщик. — Скажем — «Влияние биогенных стимуляторов и калорийности пищи на рост опухоли». Вернусь — проведем через ученый совет. Ни пуха ни пера!
Из кабинета я выезжаю на белом коне.
За окнами тишина, лишь скрипит и покачивается фонарь во дворе. Свет от него грязно-желтый и набегает на стену, как морской прибой. Набежит и схлынет, схлынет и снова набежит. И тогда сумерки озаряются янтарной мутью. Мы распахнули окно и, чтобы не налетела мошкара, погасили свет.
— Ты только обещай, больше мне ничего не нужно, — говорит она.
Пожалуй, завтра не успею. Лаврентий-то подпишет, а вот питомник до понедельника закрыт. Значит, не раньше понедельника…
— Слышишь, Женя?
— Да, да, непременно съездим.
— И в Петергоф тоже.
— И в Петергоф свернем, это же рядом.
— Ты хороший, и я тебя очень люблю.
Почему-то мне вспоминается Блок:
— Знаешь, Женя, и в Павловск бы…
Я соглашаюсь. Почему не согласиться?
— Вот и хорошо!
А дальше… Как там дальше?
Снова комната наводняется желтой мутью и затем снова наступают сумерки.
Еще год назад я не знал, что есть на свете эта улица со сладковато-дачным названием — Приветная, и этот дом, обреченный на снос, и комната с отвисающими у потолка обоями. Ничего я не знал тогда. Осень была румяная и ласковая, как раздобревшая баба. По городу носилась сентябрьская паутина, а в воздухе стоял аромат спелых плодов. Их продавали с лотков, прямо на тротуарах.
В то воскресенье, уже не помню как, я очутился в зоопарке. Я не люблю зоопарки, по-моему, это пошлейшее зрелище — звери в клетках. И все же что-то тянет меня туда. За двадцать копеек, детям — гривенник, вы можете бродить у озера Чад, пробиваться сквозь Уссурийскую тайгу, на индейской пироге плыть до самых верховьев Ориноко. Наверное, в каждом из нас сидит маленький Тартарен из Тараскона. Не знаю, как у других, но во мне этот вирус засел прочно, видимо, навсегда.
На всю окрестность гремело радио, кто-то жирным баритоном признавался, как он любит жизнь — «…Я люблю тебя снова и снова». Шла бойкая торговля мороженым. Публика заглядывала в аквариумы с диковинными рыбами, слонялась по аллеям у клеток, озирала встречные экземпляры четвероногих и пернатых.
У лужайки, возле чахоточных крокодилов, стоял человеческий экземпляр женского пола. Экземпляр как экземпляр, таких хоть пруд пруди — в метро, в троллейбусах, на улицах в вечерний час. Все отполировано было по стандарту. На голове — некое устройство из волос, позже обнаруженного протеза под ними и множества шпилек. На ногах выходящие нынче из моды туфли с устремленными ввысь каблуками — ни дать ни взять два огромных ухналя, острыми концами поставленные на землю. (Жители городов, для которых старый, добрый конь, всегда настраивающий меня на лирический лад, скоро превратится в ископаемое, вроде мамонта, уже забыли об этих гвоздях для подковки копыт. А ведь во времена не столь отдаленные они продавались в каждой скобяной лавке оптом и вразвес).
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Книга Ирины Гуро посвящена Москве и москвичам. В центре романа — судьба кадрового военного Дробитько, который по болезни вынужден оставить армию, но вновь находит себя в непривычной гражданской жизни, работая в коллективе людей, создающих красоту родного города, украшая его садами и парками. Случай сталкивает Дробитько с Лавровским, человеком, прошедшим сложный жизненный путь. Долгие годы провел он в эмиграции, но под конец жизни обрел родину. Писательница рассказывает о тех непростых обстоятельствах, в которых сложились характеры ее героев.
Повести, вошедшие в новую книгу писателя, посвящены нашей современности. Одна из них остро рассматривает проблемы семьи. Другая рассказывает о профессиональной нечистоплотности врача, терпящего по этой причине нравственный крах. Повесть «Воин» — о том, как нелегко приходится человеку, которому до всего есть дело. Повесть «Порог» — о мужественном уходе из жизни человека, достойно ее прожившего.
Наташа и Алёша познакомились и подружились в пионерском лагере. Дружба бы продолжилась и после лагеря, но вот беда, они второпях забыли обменяться городскими адресами. Начинается новый учебный год, начинаются школьные заботы. Встретятся ли вновь Наташа с Алёшей, перерастёт их дружба во что-то большее?