Перо жар-птицы - [8]

— Про изотопы я расширил, — наклоняется Димка. — Вот тут и тут тоже. А вот — о бензотефе.

— Вижу, вижу, — говорит Лаврентий. — До отъезда непременно прочту.

Димка ладится к двери.

— Погодите, Вадим Филиппович, — останавливает его Лаврентий. — Я пробираю вашего приятеля. Давайте навалимся вместе.

Димка остается. Без халата он и впрямь ослепителен. Точно сошел с журнала мод. Костюм как на него шит. По галстуку бегут голубые жилки.

Лаврентий осматривает его с головы до пят.

— К делу, коллеги, — возвращается он к прерванному. — Когда у нас была последняя защита? То-то! С другими я еще поговорю, не только вы… Весь план научной работы летит вверх тормашками. Они так и сказали в управлении — полный застой.

Я резюмирую:

— Следовательно, прогресс измеряется приростом кандидатов и докторов?

Он морщится.

— «Приростом…» Впрочем, не в словах суть. Да! А как же иначе? У нас это мерило. Вы не согласны?

Я не разберу: говорит он серьезно или шутит. Димка почесывает переносицу.

— Поймите, друзья, — не сводя глаз с его костюма, продолжает Лаврентий, — мы живем в эпоху повальных измерений. Измеряется и учитывается все — расстояние от Земли до Марса, наше кровяное давление, домашний расход электроэнергии. В науке новые кандидаты и доктора — эталон роста… Минутку…

Он идет к телефону и набирает номер.

Начинается семейная идиллия:

— Лизанька, это я. Не волнуйтесь, все будет о’кей. Конечно, конечно, нижние. Маленькая, у меня к вам просьба. Взгляните, пожалуйста, на мой серый костюм. Тот, японский. По-моему его нужно отдать в чистку. Я подожду.

Через несколько секунд следует продолжение:

— Знаете, все же лучше освежить. Пусть Тимофеевна отнесет. И сегодня же, чтобы к отъезду был готов. Целую, птичка.

Птичка что-то щебечет. Лаврентий согласен:

— Непременно сшейте. Лишь бы успели.

Он чмокает трубку, кладет ее на рычаг, а затем тиснет на сигнализацию. Димка чуть заметно подмигивает.

Появляется Лора.

— Ну, что там, Лорочка?

— Лаврентий Степанович, не могу дозвониться…

— Что звонить без толку! Берите Петю, садитесь в машину и поезжайте.

Лора кивает и пятится назад.

— Захватите все, что надо, — напутствует он, — все… путевки, паспорта… — А далее вдогонку: — Доверенность не забудьте. И нижние, непременно нижние! Скажите там, для кого.

Лора исчезает за дверью, Лаврентий возвращается к нашему столику.

— Итак, слушаю вас, Женя. Сегодня я просмотрел план. Все ваши сроки истекли!

— Да, срок — первое июля, — подтверждаю я.

— Положим — первого января, дружок. До первого июля вам его продлили.

— Но, Лаврентий Степанович… — запинаюсь я, — у меня не готово… Еще не готово.

Он взглянул на Димку.

— Тогда довольно бить баклуши, беритесь за дело.

— До сих пор, — говорю я, — мне казалось, что я делаю дело. Пусть малость.

— Обиделся! Конечно, делаете, но — именно — малость. А речь о другом — о плане научной работы и некоей диссертации в нем. Замечу: утвержденной нашим ученым советом. Знаете, по-дружески, — у вас нет ясной цели, размаха. А размах, как себе хотите, это талант.

Довод сокрушительный. И с ходу старик поднимает меня на высоту.

— Поэтому, — продолжает он, — установим последний срок. Слышите, последний. Тридцатого марта рукописи лежать здесь. — Для убедительности он постучал пальцем по столу. — А во втором квартале предварительная защита. Я обещал им сегодня.

— Лаврентий Степанович, — говорю я, — вы же знаете, что у меня все изменилось. Теперь все по-другому.

— Позвольте, что изменилось? — И затем, вспомнив: — Ах, да! Вы мне что-то говорили. Нет, нет, это не годится — детский лепет. Есть серьезная, утвержденная тема, а посему извольте…

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Выходит, все, над чем я корпел, — побоку. Бросить и забыть!

— Что ж, по рукам? — улыбается Лаврентий.

Он смотрит на меня вопросительно.

— Значит, в отчете — новая кандидатская человекоединица, — цежу я, — и вместе со званием приложится талант.

У него вытягивается физиономия, рдеет румянец.

Включился Димка:

— Чудило, подумай, что ты мелешь! Ведь другие мечтают об этом.

И впрямь, я чувствую себя неблагодарной свиньей.

Димка выдвигает гаубицы:

— Ну, что тебе еще? Видишь же, сам видишь — требуют, поддерживают. ВАК помаринует, помаринует и утвердит.

Я мну в кармане газету.

Вслед за артиллерией пошли танки:

— И учти, в звонкой монете…

— Не разжигай мою алчность, мою корысть, — говорю я.

— Извините, не остроумно, — роняет Лаврентий. — Материальный стимул в наше время решает многое.

В голосе его звучит металл.

Неужели они думают, что я разыгрываю из себя кисейную барышню, которая не ест, не пьет, а лишь томится по высокому и прекрасному?

— Лаврентий Степанович, — говорю я, запинаясь, — но почему же детский лепет? Скажите — почему?

— Потому, что наивно. Просто не годится, и все…

Я вижу, что ему нечего сказать. Да и он это чувствует и поэтому начинает нервничать.

— Ну, что там у вас! Хоть расскажите толком.

Я рассказывал ему дважды, и казалось тогда — он соглашался. Сейчас хватаюсь за соломинку. Стараюсь излагать ясно, как на экзамене.

Начинаю издалека, с Капайгорода. Я насмотрелся на это еще там, а дальше — у нас в отделении. Наверное, и он это заметил, не мог не заметить. Всякий раз, когда после операции мы вводим биогенные стимуляторы, происходит вспышка всех жизненных сил организма. Состояние больного улучшается, утихают боли, поднимается общий тонус. Нередко человек может вернуться к труду.