Перо жар-птицы - [7]

— Звала, Лорочка?

— Садитесь, Евгений Васильевич. — Не отрываясь от аппарата, она показывает на стоящий рядом стул. — Сейчас он освободится.

Я усаживаюсь, а Лора продолжает вертеть диск.

На столе алеют два заграничных паспорта с гербами, а между ними какие-то сложенные вдвое бумаги.

Занято, занято, занято.

— Ну-ка, дай мне, — говорю я.

Она подвигает листок, там три номера. Я набираю один, другой. Третий отзывается. Быстро передаю ей трубку.

— Касса? — выпаливает она, как пулемет. — Мне два мягких до Праги…

И в ответ — отбой.

На меня глядят глаза, полные слез.

— Брось, Лора, — говорю я. — Позвонишь позже, когда схлынет.

— Нельзя! Лаврентий Степанович просил взять сегодня же, до обеда. Разве вы не знаете? У него путевки в Карловы Бары.

— Как не знать, — перебираю я паспорта и бумаги, оказавшиеся именными путевками.

Тут, как назло, возникает Ноговицына.

— Вчера пришли в министерство… — продолжает Лора, но, увидев Ноговицыну, осекается.

Антонина Викторовна поймала ее на месте преступления. Выболтано то, что до поры до времени должно храниться в тайне.

Меня забавляет этот фарс. Уверен, что, кроме Димки и Лоры, тайну знают уже все остальные, от персонала до больных. Вместе с тем мне жаль Лору. Она растерялась, как девочка, разбившая самую лучшую чашку. Сейчас ей попадет. Я осведомляюсь:

— С кем же уезжает, если не секрет? Не с Антониной ли Викторовной?

Понимаю, что вышло глупо, плоско. Но громоотвод сработал. Ноговицына вспыхивает возмущением. Лора принимает все за чистую монету.

— Что вы! — изумляется она. — С Елизаветой Константиновной, конечно.

— Это похуже, — говорю я.

— Постыдились бы девушки, — шипит Ноговицына. — Что ж, это в вашем духе!

Я не унимаюсь, точно бес попутал.

— Но, Антонина Викторовна, вы так мечтаете поехать за границу.

Вечно я надурю, а потом жалею.

— Лорочка, — пропела она. — Я хочу позвонить. — И, зеленая от злости, устремляется к телефону.

И ей звонить в кассу, только в театральную: нужно сорок билетов на Акимова, сорок приличных билетов. Как нет? Что вы, о первом ярусе не может быть и речи! О галерке тем более. Бельэтаж — куда ни шло…

Лора вздыхает. А ей — два мягких до Праги. Но ничего не попишешь, культпоход есть культпоход.

Итак, бельэтаж устроит, но непременно первые ряды…

Я пересаживаюсь в кресло и достаю газету. На развороте — подвал, обведенный красным карандашом, — «Сильнее смерти». С первых же строк я забываю обо всем окружающем. Я больше не вижу Ноговицыну, не слышу, как она ушла, как из кабинета Бородая вышел уже перебравшийся туда Сокирко, приходили и уходили другие, как без перестану звонит Лора. Я глотаю —

— …все началось в одной клинике. Ему вскрыли брюшную полость, заглянули во внутрь, покачали головами и зашили. Дело пошло далеко… Но парень не сдался. В последний раз, под Новый год, он выпил, закусил, еще раз закусил и отрезал. С тех пор он не ел ничего. Полтора месяца — один боржом: боржом утром, он же, боржом, днем и на ночь. Боржом — и все. Первые дни есть хотелось зверски, голова ходила ходуном. Как ни странно, дальше полегчало, только ноги едва носили. И все же по пути с работы, он каждый вечер, для тренировки воли, исправно заходил в гастроном. Голодный, брел вдоль прилавков с колбасами, сыром, пирамидами сардин и глазел. Глазел и облизывался. Обойдя это великолепие, шел домой и пил свой боржом. На шестой неделе его снова хватил голод, теперь хватил не на шутку. С маху впился клещами и повалил с ног. Хочешь — не хочешь, пришлось есть. Сначала он пил соки, отвар из риса, потом — какая-то кашица… И вот врачи развели руками — опухоли как не бывало. Читаю еще раз. Еще и еще.

— стал скелетом, вроде наглядного пособия по анатомии. А сейчас совсем здоров…

— Евгений Васильевич, — слышу я, как во сне.

Но я сплю.

— Евгений Васильевич, идите, — тормошит меня Лора.

Я просыпаюсь. Из кабинета Лаврентия вышла Лошак. Не взглянув в мою сторону, проплыла в вестибюль.

Я прячу газету и отворяю дверь.

Лаврентий встречает меня саркастически:

— Поздравляю, ваш Васильков провалился.

— С треском, — подтверждаю я. — А что, уже донесли?

— Положим, «донесли» не то слово.

— Виноват, — поправляюсь я. — Информировали.

— Так будет точнее. Но я звал вас не за тем.

Царским жестом он приглашает меня под сень пальмы, свисающей над круглым столиком.

Значит — верно: все в наших внутренних ресурсах. Не получая питания извне, организм смог выжить. Не только выжить, но и победить болезнь.

Мы садимся.

— Сегодня мне из-за вас влетело, — заявляет Лаврентий.

— От Лошак?

— Да нет же, в министерстве, в нашем управлении.

И тянет, тянет паузу.

Старик явно на взводе. Он уже проехал Карпаты, Чоп и теперь мчится мимо Высоких Татр. Я все еще переживаю прочитанное.

— Ну, не прямо из-за вас, впрочем — по вашей милости.

— Объясните, Лаврентий Степанович.

— Сейчас объясню. Второй год у нас не растут научные кадры.

Я ничего не понимаю, но из солидарности делаю сочувственную мину. Кто-то стучится в дверь.

— Прошу! — басит Лаврентий.

Входит Димка.

— Лаврентий Степанович, я принес.

И, кивнув мне, подает папку. Крупными литерами там выведено: «Отчет за 1-е полугодие». Лаврентий пробегает начало, в конце, посредине.