Перешагнувшие через юность - [22]

Небольшой человечек в маскхалате перевалил через бруствер и скрылся в сумерках. Это был Федя Зайченко, обвешанный смертоносным грузом. Двигался он как-то боком, неуклюже, оттого что мешала ноша. Кристаллики льда дробились под коленками. Руки и ноги цепенели. Немного передохнув, Федя поднялся со смерзшегося комками снега и только шагнул, как поблизости ударил пулемет, застрекотал.

Зайченко прижался к земле. Хоть колючая, скользкая, а все опора. Слиться с ней воедино, чтобы не обнаружил враг. От одного предположения, что его заметили, Федю бросило в жар. Жутковато стало. Но он представил, как укоризненно смотрит на него командир полка Насонов, а друзья усмехаются: «Эх, Зайчонок, Зайчонок…» — и тут же встрепенулся.

«Что это я? — забеспокоился Федя Зайченко. — Неужто и в самом деле у меня душа заячья?» И пополз вперед, не прислушиваясь больше к трескотне пулемета. Свернул на тропку, присел под деревом. «Ну вот я и в тылу», — вздохнул он с облегчением, словно тыл был наш, а не вражеский. Самое опасное только начиналось.

Федя спрятал маскхалат в сумку и, теперь уже не таясь, зашагал к поселку, который виднелся вдали. Если встретятся немцы, скажет, что местный житель, может, и отвяжутся. Он нарочно успокаивал себя. Ведь в случае чего груз сразу бы выдал его…

Перед поселком кустарник, а там кто-то бродит — ветки трещат. Насторожился Федя. И тут прямо на него вышла девчушка. Вся в тряпье. Сушняк собирает.

Уставились они друг на друга и так стояли некоторое время, не двигаясь. Потом лицо девчушки осветилось улыбкой. Уж как она признала в нем советского воина, одной ей ведомо, только хитро посмотрела на его телогрейку и махнула залатанной варежкой в сторону передовой.

— Ты оттуда ведь? — вытянула из кармана кусок пресной лепешки, доверчиво протянула. — На, сама пекла. Пойдем в хату, обогреемся.

Он молчал. Ей, видно, довольно было того, что она говорила за двоих. Задавала вопросы и сама отвечала на них, да с такой чисто женской заботливостью, будто не девочка-подросток, а умудренная жизненным опытом хозяйка.

— Чаю горячего попить хочешь? Хочешь. Немцев туточки нема, ты не сомневайся. Продрог ведь? Конечно, нос вон красный… Немцы-то все, слава богу, в городе.

Он пошел за ней.

— Светлана, ты с кем там? — выглянула из хаты женщина.

— То мамка моя, — с готовностью объяснила Светлана Феде. — Ты иди, иди. Ведь отдохнуть-то надо?

Мать, в отличие от дочери, говорила мало. Лишь спросила:

— В город?

Федя кивнул. Пока он пил чай, Светлана подробно рассказала, как лучше пройти в город, чтобы не попасться на глаза фашистам. «Туточки овражек, там балочка».

В степи он снова натянул на себя маскхалат. Приближаясь к городу, еще издали заметил множество машин. Танки, самоходки, накрытые брезентом. Часовых не видно. Лишь по хрусту снега определил, что они прохаживаются где-то рядом.

Изучив на слух их маршрут, обернул ботинки тряпками, чтобы не скрипели, и пополз вперед. Прикинул взглядом: «Вот здесь одну мину поставлю и тут, и там». Проковырял финским ножом отверстие в мерзлом грунте и уложил туда мину с детонатором. Дальше пополз. Еще одну закопал. Достал третью. И вдруг совсем близко послышались шаги. А мина лежит, не замаскированная снегом. «Заметят черное пятно на белом фоне — тогда все пропало. И остальные найдут, размаскируют», — в одно мгновение пронеслась в голове эта мысль, а в следующее Зайченко плюхнулся на мину животом, прикрыл предательское пятно. Вовремя. Потому что мимо протопал наряд гитлеровцев.

Замела поземка. Федя продолжал возиться в снегу. Его как будто лихорадило: то мерз, то становилось жарко. Начиналась метель. Словно белым саваном прикрывала все вокруг.

На третий день он вернулся в часть. В полдень его пригласил к себе командир полка, горячо пожал руку. Комиссар преподнес подарок. Думал — обрадуется парень.

А тот вежливенько так поблагодарил и сказал:

— Вы извините, но подарок мне — что конфетка ребенку. Хоть сладко, да толку мало. Вы лучше примите от меня вот это. — И подал аккуратно сложенный листок.

— Заявление в партию? — Брови Демина удивленно поползли вверх. — Рановато же, Федя. Тебе ведь шестнадцать лет…

— Шестнадцать лет и пять месяцев, — уточнил паренек.

— Мало.

— Почему мало? — обиделся Федя. — Вы же сами говорили: «Неважно, сколько лет человеку, важно, как воюет». Я хочу воевать коммунистом. Вы должны помочь мне!

— Ладно, разберем на бюро.

Феде Зайченко отказали на бюро. Не его ли чувства выразил поэт Илья Френкель в своих стихах:

Он еще и щек своих не брил —

Между прочим, пятерых убил.

Он еще девчонок не любил —

Пятерых фашистов застрелил.

В партию не приняли его,

Плакал он — обидно до чего!

Плакал он, решение узнав,

Что же делать — не велит Устав…

Впрочем, Федя знал, что делать. И те, которые считали: попереживает да и смирится, явно недооценивали молодого бойца. Ведь сталкивались уже с его упорством… Парень так долго осаждал комиссара Демина, что тот обратился в политуправление фронта. Там разрешили принять Зайченко в партию в порядке исключения из общего правила.

Так семнадцатилетний комсомолец Федор Зайченко стал кандидатом в члены партии.