Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов - [93]

По сути, речь шла о реконструкции гроссмановского текста. Удалении правки вкусовой и цензурной. Для этого и требовался издательству именно внештатный сотрудник, не связанный повседневными редакционными обязанностями и привычным страхом перед самостоятельными решениями. О дальнейшем Кабанов повествовал, не скрывая иронии:

«С Ириной заключили договор. Дальше пошли чудеса.

В редакции „Октября“ ничего по тексту прояснить не могли. Рукописи нет. Она была изъята, арестована и давно пропала.

А с чего же печатали?

„По случайно уцелевшему следу“, как выразился Анатолий Бочаров.

Но намеки были. Даже такой, что есть, мол, где-то во вселенной нечто самиздатовское.

Где?!

Молчат, партизаны».

Вероятно, иронией Кабанов пытался акцентировать явную абсурдность ситуации. Как представитель издательства, он просил у журнала источник текста, и тут выяснилось: просьба невыполнима, а почему — необъяснимо.

Но все же подразумевалось, что редакция журнала действовала в соответствии с законом. Печатать роман можно было только при согласии наследников автора. Таковых — два: вдова и дочь. Соответственно, Кабанов допускал, что кто-либо из них располагал источником текста журнальной публикации.

О переговорах с вдовой Кабанов не упомянул. Что объяснимо: ей тогда почти девяносто лет, часто болела, надо полагать, была практически недееспособна. Значит, переговоры следовало вести только с дочерью Гроссмана.

В журнале указывалось, что публикацию романа подготовила Короткова-Гроссман. Отсюда следовало, что с источником текста публикатор ознакомилась. Но и она, по словам Кабанова, на его вопросы не ответила: «Связались с дочерью. Никакого толку».

Ситуация вскоре изменилась. Правда, редакционная подготовка нового издания уже заканчивалась: «В понедельник надо было категорически сдавать рукопись в набор, а в субботу Екатерина Васильевна вдруг надумала признаться, что у нее есть ксерокопия швейцарского издания романа, с которой работал (таки!) „Октябрь“. Я встретился с нею в метро и взял ксерокопию».

Значит, Кабанов и раньше догадывался, какой источник был использован при журнальной публикации, вот и подтвердилась догадка. Далее же сказано: «Два текста, хотя и вышедшие один из другого, — это уже что-то. Но оставался один день. Присовокупив к нему ночь, Ирине удалось восстановить несколько купюр, сделанных в „Октябре“».

Отметим, что дочь Гроссмана «надумала признаться» вовсе не «вдруг». К лету 1988 года о швейцарском издании уже можно было упоминать.

К примеру, упоминалось оно в рецензии Л. А. Аннинского на публикацию романа «Жизнь и судьба». Поместил ее журнал «Дружба народов» в октябрьском номере, который, соответственно, был подписан к печати на два месяца раньше[173].

Согласно Аннинскому, повествование об аресте романа напоминает детектив. Но есть и еще один «детективный сюжет — история восстановления этой рукописи из уцелевших и спасенных кусков: наложение, сличение, стыкование… текстология морга. Кое-что так и не восстановилось. Два-три шрама на теле романа остаются в первых изданиях как память об операции; они вредят непосредственному чтению, но помогают осознать смысл этой книги как явления культуры, значение самого этого эпизода в истории нашего времени: и того факта, что вещь появилась, и того, как она появилась».

Тут бы и пояснить, кто впервые занялся «наложением, сличением, стыкованием». Но Аннинский указал только, что ныне советским читателям уже доступен «роман „Жизнь и судьба“, законченный в 1960 году, арестованный и уничтоженный в 1961 году, восстановленный к 1980-му, выпущенный тогда же в швейцарском городе Лозанне, а теперь, в конце 80-х годов выпущенный и у нас в московском журнале „Октябрь“».

Аннинский, конечно же, знал, кем подготовлено лозаннское издание. Но сказать о том в журнале не имел возможности.

Итак, летом 1988 года лозаннское издательство уже есть в природе, а двух редакторов — Эткинда и Маркиша — еще нет. Они эмигранты, значит, по определению «антисоветчики», упоминать о таких запрещалось, и это «советское табу» пока не отменили в ЦК КПСС.

Аннинский так и не объяснил, по какому источнику «Октябрь» публиковал гроссмановский роман. Возможно, догадывался, но точными сведениями вряд ли располагал. Даже когда вышел октябрьский номер журнала «Дружба народов».

К осени 1988 года издательство «Книжная палата» завершила редакционную подготовку книги. Типографский цикл начался.

В мемуарах бывший главред отметил, что уже шла верстка. И вдруг — новость: «14 октября в издательство позвонил Федор Борисович Губер, сын вдовы Гроссмана, Ольги Михайловны Губер, и сказал, что должен незамедлительно приехать по делу чрезвычайной важности».

Дело и впрямь оказалось важным. Губер привез рукопись. И Кабанов подчеркнул, что в это было «трудно поверить».

Еще бы не «трудно». Журнальная публикация закончилась в апреле, с той поры Кабанов и его жена пытались найти источник текста, редакция журнала сведения не предоставила, дочь автора тоже, и вдруг появилась рукопись.

Аутентичность ее не вызвала сомнений в редакции «Книжной палаты». Потому что на титульном листе — посвящение: «