Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов - [94]

».

О посвящении, согласно Кабанову, не было известно ранее. Сообщил он это невзначай, а сведения весьма интересные. В заграничных журнальных публикациях и лозаннской книге нет посвящения.

Подчеркнем: рукопись Гроссмана копировали Войнович, Сахаров, Боннэр, Твердохлебов, Сандлер. И нет оснований полагать, что копировавшие не сочли бы нужным сделать копию титульного листа с посвящением.

Нет оснований полагать, что Эткинд и Маркиш, готовившие издание книги в 1980 году, игнорировали бы посвящение. Кстати, у них были копии двух неидентичных гроссмановских рукописей.

Уместно подчеркнуть еще раз, что в интервью для немецкого документального телефильма Эткинд рассказал о титульном листе. Получив микрофильм от Циглер, «посмотрел пленку на свет и увидел то, что меня удивило — заголовок: „Василий Гроссман. Жизнь и судьба. Москва. 1960“ — напечатано на машинке».

О посвящении в интервью Эткинда не сказано ничего. И это, конечно же, не случайность.

Получается, что в редакции журналов «Посев», «Грани» и «Континент», а также лозаннского издательства попали копии тех рукописей, где нет посвящения. Другое объяснение вряд ли найдется.

В мемуарах Кабанов не упомянул заграничные журнальные публикации. Не объяснил и причину отсутствия посвящения в лозаннской книге. Однако подробно рассказал, откуда взялся губеровский экземпляр: «У Гроссмана был друг детства Вячеслав Иванович Лобода. Прежде чем отнести роман в журнал к Кожевникову, Василий Семенович, много жизнью ученный, отдал черновую, сильно правленую рукопись Лободе и попросил ее сберечь. Лобода не дожил до того времени, когда негорящая рукопись перестала быть смертельно опасной. Продолжала хранить его вдова. Так и хранила — в авоське, завернутую в полотняную тряпицу, как привез ее из Москвы в Малоярославец Вячеслав Иванович. При нежданных визитах вывешивала она эту авоську за окно, как привыкли вывешивать зимой продукты не имеющие холодильников простые советские люди. И даже потом, после публикаций в „Октябре“ и первых рецензий, долго еще не решалась открыться. Может быть, уже не от страха — от привычки к нему». Оборот «может быть» весьма примечателен в контексте повествования. Указывает он, что речь идет о предположении, а не утверждении. Автор, значит, не уверен, что сказанное им соответствует фактам.

При ближайшем рассмотрении версия и впрямь сомнительная. Налицо противоречие. Лишь до огоньковского анонса в 1987 году было опасно хранить крамольную рукопись, однако ранее — двадцать шесть лет — вдове гроссмановского друга хватало решимости, вот и не верится, будто «не решалась открыться», когда опасность давно миновала.

Конечно, «верится»/«не верится» — не аргумент. Но в мемуарах Кабанов не предложил другую версию. Зато подчеркнул, что «Ирина в рукопись вцепилась, как голодная кошка. А там — страницы, абзацы, фразы, отдельные слова, отсутствующие в нашем тексте…».

Изменения внести не удалось, потому что завершилась типографская подготовка романного текста. Но мемуарист отметил: «Слава Богу, уговорили-таки нашу дирекцию сразу же делать второе, выправленное по рукописи, издание. Я скорее написал обо всем в Литгазету…».

Почему «скорее» — Кабанов не сообщил. Но это следует из контекста: журнальную публикацию уже тиражировали конкуренты, вот и нужно было заявить о подготовке издания принципиально нового[174].

Были и политические соображения: «калитка» могла захлопнуться. В общем, не стоило медлить.

Очередная внезапность

Кабанов отнюдь не случайно обратился в «Литературную газету». Она была необычайно популярна тогда. Но все же — еженедельник. Соответственно, не так оперативен, как ежедневные издания.

Лишь 14 декабря «Литературная газета» опубликовала интервью с Кабановым. Заголовок броский: «Рукою автора. Найден авторский текст романа Василия Гроссмана „Жизнь и судьба“»[175].

В интервью Кабанов сообщил, что после журнальной публикации его сотрудники — вместе с дочерью писателя — «сразу приступили к работе по подготовке текста. Тут-то и возникли сложности. При доскональном анализе журнального варианта стало ясно, что в тексте много пропусков, сомнительных мест, недоработок. Стали думать, что же делать? Обратились к швейцарскому изданию „Жизни и судьбы“. Начали сверять и окончательно поняли, что публикация романа не имела, к сожалению, надежной текстологической основы».

Значит, у швейцарской книги и публикации в «Октябре» не было «надежной текстологической основы». По Кабанову, к такому выводу пришел и Аннинский — в статье, опубликованной журналом «Дружба народов».

О швейцарском издании уже можно было упомянуть, раз уж Аннинский это сделал. Осторожности ради и приведена ссылка на его рецензию в журнале «Дружба народов».

Далее корреспондентом «Литературной газеты» был задан вопрос о внезапно изменившихся обстоятельствах в редакции «Книжной палаты». И Кабанов объяснил, что Губер предъявил редакции «титульный лист, написанный от руки Василием Семеновичем. Наверху — посвящение его матери (о том, что роман имеет посвящение, вообще не было известно)».

Сказанное о посвящении в данном случае подтверждало, что прежние публикации нельзя считать текстологически корректными. Затем Кабанов отметил: «Рукопись представляет собой машинописный текст, густо испещренный правкой от руки, со вставками, сделанными на обороте почти каждой страницы. Видимо, с нее были сняты те машинописные копии, которые в свое время изъяли у Гроссмана».