Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов - [102]

Похоже, «дело» именно «то-то». Сарнов интерпретировал кабановские мемуары, до поры не упоминая источник.

Но буквально в следующем абзаце назвал его. И далее цитировал страницами, когда рассказывал о рукописи, сохраненной в семье Лободы.

От себя же добавил характеристику документа. По Сарнову, «это был черновик. Довольно грязный, с авторской правкой чуть ли не в каждой строке и многочисленными авторскими вставками, то на полях, то на обороте страницы».

Тут Сарнов упомянул и мемуарную книгу Липкина. Пространно цитировал ее, когда рассказывал о «спасении» рукописи. Затем перешел к выводу: «Итак, беловой вариант, как и черновой, в конце концов, дошел до редакции, и теперь все проблемы текстологии, казалось бы, наконец, были уже решены».

Но Сарнов так и не сообщил, когда же «дошел до редакции» тот самый «беловой вариант». Словно бы дата не имела значения.

Примечательно, что в мемуарах Кабанова приведены выдержки из дневника жены. Редактор книжного издания негодовала: «Господи, как медленно они „колются“! Даже Сарнов молчал, как партизан, и только теперь, когда я потом и кровью заработала право на липкинскую рукопись, весело сообщает, что он… читал ее! „Володька, — говорит, — Войнович приносил, перед тем, как переправить на Запад… Хочешь, — говорит, почитай. А я такую огромную рукопись читать не могу“».

Вот как интересно получилось — в совокупности. Если сопоставить свидетельства.

О присутствии Сарнова при копировании рукописи не сообщал никогда Войнович. И Боннэр тоже не рассказывала ничего подобного.

Тем не менее Гаррарды сообщили, что копирование рукописи Гроссмана происходило «в квартире превосходного литературного критика Бена Сарнова». Однако источник сведений не указали.

Кабанова же сообщила, что Сарнов читал рукопись Гроссмана до отправки фотокопий за границу. И об этом он сам рассказал.

Вот такой осведомленный, все знавший и везде присутствовавший современник. Не будем спорить о ценности его свидетельств. Тут важно, что Сарнов не цитировал фрагмент дневниковой записи Кабановой.

Дело не только в сказанном там о Войновиче, который не раз утверждал, что рукопись Гроссмана прочел сразу. Главное, Кабанова использовала местоимение «они», имея в виду и Сарнова, и Липкина. По ее мнению, оба не желали сообщить издательству о гроссмановской рукописи, хотя уже не было причин скрывать это.

Однако на самом деле Сарнов не знал о второй гроссмановской рукописи, пока Липкин не передал ее издательству «Книжная палата». Все подробности сочинял позже.

Ничего особо удивительного тут нет. «Сочинительство» в мемуарах — явление весьма распространенное. Ну а Липкина не зря бранила кабановская жена. По какой причине он и после журнальной публикации романа таил сведения о «трех папках» — до сих пор не объяснено.

Правда, в кабановских мемуарах это единственное критическое суждение, относящееся к Липкину. Да и то не автором высказанное — цитата.

Вернемся теперь к мемуарам Сарнова. К той части его статьи, где речь идет о рукописях, предоставленных издательству Губером и Липкиным. По Сарнову, все предельно ясно. Если сказано Липкиным, что он сохранил именно «беловую рукопись», а в семье Лободы хранился «черновик», значит, так и было.

Доказательства Сарнову не требовались. По его словам, незачем доказывать, коль скоро мемуары Липкина — сами по себе — «надежный, вполне достоверный документ».

Соответствующие тезисы Сарнов не раз формулировал. Так, утверждал: «Да и какие тут еще нужны доказательства, если мы теперь точно знаем, что беловой экземпляр романа был спрятан именно у Липкина».

Сарнов не уточнил, кто те «мы», которые «точно» знают, почему и не нуждаются в доказательствах. Прием обычный, подразумевающий единство мнения автора и всех читателей.

Однако доказательства нужны. Слишком уж много неясного в истории второй книжной публикации.

Например, посвящение матери Гроссмана есть в рукописи, сохраненной семьей Лободы, и отсутствует в лозаннском издании. При этом хотя бы один из микрофильмов, с которыми работали Эткинд и Маркиш, был прислан Войновичем, а это копия рукописи, взятой у Липкина. Так называемый беловик.

Понятно, что если пресловутый «черновик» содержит посвящение, оно должно быть и в «беловой рукописи». Липкин же в мемуарах ни разу не упомянул о нем.

Кстати, не только Липкин. Например, Эткинд в интервью характеризовал титульный лист фотокопии рукописи, полученной от Циглер, однако не упомянул посвящение.

Симптоматично, что о посвящении в рукописи, предоставленной Липкиным, не сообщил и Кабанов. Да и Сарнов.

Простой способ от сомнений избавиться — сверить титульные листы обеих рукописей. Но лишь одна из них доступна исследователям.

Вины издателя тут нет. Когда подготовка второго книжного издания романа была завершена, Кабанов вернул обе рукописи тем, от кого их получал. Соответственно Губеру и Липкину.

Губер вернул рукопись вдове Лободы. Это ее имущество. Она и была владелицей материального носителя текста, а пасынок Гроссмана лишь авторское право наследовал.

Дочери Лободы — после смерти матери — передали рукопись в Отдел рукописных фондов Государственного литературного музея Российской Федерации, где та и хранится ныне. Вместе с тремя папками, по которым разложил страницы Гроссман прежде, чем передал другу экземпляр романа