Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов - [101]

Ситуацию эту и описывал в мемуарах бывший главред «Книжной палаты». Но подчеркнем, что еще через десять лет новый свидетель объявился — Сарнов. Потому рассмотрим сказанное в его статье «Как это было. К истории публикации романа Василия Гроссмана „Жизнь и судьба“».

О затруднениях в связи с цензурой Сарнов повествовал весьма иронично. А затем подчеркнул: «Но с публикацией романа Гроссмана у редакции „Октября“ была еще и другая, дополнительная трудность. У них не было рукописи…»

Выходит, знал Сарнов редакционную тайну. И даже источник сведений назвал сразу: «О том, что для редакции это обстоятельство было серьезной проблемой, мне сказала дочь Василия Семеновича Екатерина Васильевна (для меня — Катя, мы с ней были знакомы и даже дружны с юных лет)».

По Сарнову, не только в редакции «Октября» сочли проблему серьезной. Обсуждали ее и «на заседании Комиссии по литературному наследству В. С. Гроссмана. Предложения были разные, в том числе самые безумные. Мой друг Л. Лазарев (он тоже был членом той комиссии) предложил обратиться с официальным запросом в КГБ, потребовать, чтобы они вернули рукопись арестованного романа».

Мемуарист же другое решение нашел. Он сказал дочери писателя: «У Вас есть западное издание романа? Нет? Ну, я Вам дам. А Вы отдайте его машинистке и перепечатанный на машинке текст принесите в редакцию».

Значит, предложено было обмануть сотрудников редакции. Сообщить, что «вот это она и есть — та самая рукопись».

Подчеркнем: мы лишь анализируем — источник. Ничего личного. Только азы источниковедения.

Сарновский план дерзким был. Для перепечатывания романа «Жизнь и судьба» машинистке понадобился бы месяц, не меньше, и маловероятно, чтобы в редакции «Октября» без возражений бы дожидались. Еще менее вероятно, чтобы там приняли такой, скажем, новодел — за подлинник четвертьвековой давности. Раскрыли бы подлог. А дочь писателя уже заплатила бы машинистке, как минимум, пятьсот рублей. Для справки: месячный доход полковника. Или профессорский. В общем, издержки солидные, конфуз — неизбежный.

Трудно судить, был ли дан такой вот комически-мошеннический совет. Дочь Гроссмана о том не рассказывала. Сарнов же продолжал: «Не знаю, последовала ли Катя моему совету, или в редакции „Октября“ без меня додумались до такого простого решения вопроса, но другого варианта тут быть не могло, в основу журнальной публикации было положено западное издание».

Особенно интересно, что «другого варианта тут быть не могло». Если судить по статье, знал Сарнов о гроссмановской рукописи уже лет двенадцать, мало того, показывал лозаннское издание Липкину, желавшему убедиться, что именно по сохраненному им экземпляру опубликован роман. Это прямое свидетельство.

Сарнов заявил, что в истории публикации романа загадок нет, а при анализе его статьи все новые обнаруживаются. Он ведь сам утверждал, будто давно знал о сохраненной Липкиным рукописи, а коль так, непонятно, в силу каких причин не смог рассказать это ни Ананьеву, ни «другу» Лазареву, ни дочери Гроссмана, если «с ней были знакомы и даже дружны с юных лет».

Похоже, мемуарист опять увлекся нарративом, вот и запамятовал свои прежние сюжеты. Что ж, не с ним первым такое случилось.

Далее он характеризовал публикацию в «Октябре». По его словам, «этот советский, журнальный вариант текстологически оказался даже еще более несовершенным, чем западный: повторив все огрехи западного издания, все свойственные ему зияния и лакуны, он к ним добавил еще и свои. Ведь тут в ход пошли и разные цензурные соображения, с которыми в то время еще нельзя было не считаться. Особенно там пострадала очень важная для Гроссмана еврейская тема. Вероятно, Ананьеву (или цензорам) она представлялась наиболее опасной».

Порассуждав о причинах, обусловивших купюры, Сарнов перешел к выводу. Конечно же, неутешительному: «В общем, на этом этапе ни о какой текстологии не могло быть даже и речи. Какая там текстология! Полный произвол!».

Уличив таким образом редакцию «Октября», а заодно и дочь Гроссмана как публикатора, Сарнов перешел к следующему этапу повествования. Заявил: «По-настоящему проблема текстологии во весь свой рост встала только тогда, когда началась подготовка первого советского книжного издания романа».

Речь шла об издательстве «Книжная палата». Там, по Сарнову, работа началась еще до окончания журнальной публикации.

Тут и возникли серьезные затруднения. Сарнов подчеркнул: «Текстологическая уязвимость журнального текста у редакторов книжного варианта сомнений не вызывала. Но ничего с этим поделать поначалу они не могли. Ведь у них не было никакого другого текста, кроме журнального. Оставалось только полагаться на чутье, вкус и интуицию редактора».

Про «вкус и чутье редактора» — знакомо. Очень похоже на сказанное в мемуарах Кабанова, еще не упомянутых Сарновым. Далее же он заявил: «У сегодняшнего читателя наверняка возникнет простой вопрос: но ведь можно было хотя бы сопоставить два текста — журнальный, советский — и западный. Почему же они этого не сделали?».

Ответ предложен тут же. Сарнов подчеркнул: «Но то-то и дело, что не было у них западного текста! Он оказался в их руках лишь в самый последний момент — перед сдачей рукописи в набор. А отложить эту сдачу хотя бы на день они не могли. Готовившийся к выходу в свет роман издательством был задуман как „экспресс-издание“: надо было укладываться в жесткие издательские планы».