Перегон - [31]

У хантов они и заночевали, ужинали вяленой олениной, спали на оленьих шкурах, укрывались одеялами из оленьего меха. Утром они ушли, а пьяные с вечера ханты ещё долго преследовали их, уговаривая сменять на оставшуюся водку всё оленье стадо. Позже им довольно часто попадались стоянки оленеводов, все они были традиционно гостеприимны, щедро угощали олениной, меняли на водку всё чтобыло, потом быстро и надолго пьянели…

Настоящие холода со снежной метелью и тридцатиградусными морозами застали путников где-то посредине Чукотского Нагорья. К этому времени они уже были готовы к самой суровой зиме. На нартах, запряженных четвёркой мускулистых оленей лежал лёгкий переносной чум, связки дров, канистра с керосином, несколько баулов с провиантом — консервами, шоколадом, сухарями, вяленой олениной, горьковатой сушёной голубикой. Верхом на сложенном чуме, тесно прижавшись друг к другу сидели Саша и Ольга. Они были одеты в прошитые оленьими жилами традиционные двойные рубашки и штаны из меха пыжиков — нижняя мехом к телу, верхняя мехом наружу и шапки в виде широкого капюшона. Нарты неслись по скрипучему девственно-белому снегу, лихо подпрыгивая на редких кочках. По бокам размахивая пушистыми хвостами бежали две чёрно-белые лайки. За нартами, жмурясь на солнце и жадно глотая ртом ледяной ветер летел Валера. Стоя на выступающих полозьях, он как опытный каюр ловко орудовал длинным хореем, при этом громко и не зло прикрикивал на оленей и собак. В ярком северном солнце его щёки горели матрёшичьим румянцем, а над его гладко выбритой головой, прямо над теменем, жизнерадостно развивались два пучка волос в виде звериных ушей. Валера был счастлив, этобыло написано на его широком скуластом лице. Его счастье передавалось трудолюбивым оленям и лайкам, отчего они бежали ещё быстрее. Его чувствовали огромный орлан и пучеглазая полярная сова, парившие в бесконечном полярном небе в поисках добычи. Его чуяла и сама добыча — сурки и суслики, беспечно вынырнувшие из своих снежных нор и провожавшие долгим завистливым взглядом, редкие в это время года нарты. Валера был счастлив. «Ехиии» — отгоняя злых духов, летел над тундрой его высокий зычный голос.

— Как ты разбираешь, куда мы движемся? Ведь здесь нет ни одного ориентира, всё бело, как в аптеке… — как-то раз спросил Саша у Валеры, во время короткой стоянки.

— Это для вас здесь «как в аптеке», а чукче тундра всегда дорогу подскажет, — гордо ответил он, стащил зубами нерпичью рукавицу и отвинтил крышку термоса, — зимой главный помощник это ветер. В декабре он дует с Севера, мы едем на Восток, значит я держу ветер левой щекой… Чай горячий однако будешь?

Будтобы подтверждая его слова, сильный порыв ветра поднял в воздух молодой снег и закружил его над оленьей упряжкой.

— А может всё-таки нужно было компас купить? — Ольга пила чай маленькими глотками.

— Здесь ни у кого нет компаса, — казалось Валера говорит сам с собой, — здесь для него слишком холодно…

Однажды, когда в морозном воздухе стал появляться едва уловимый запах океана, путники натолкнулись на одинокий, заброшенный на первый взгляд чум. Внутри было прохладно, огонь в очаге еле теплился. На стене висел огромный, украшенный цветным бисером шаманский бубен. В ворохе оленьих шкур и подушек, они обнаружили спящую старуху. Не став её будить Валера принёс дрова и развёл огонь, затем пошёл кормить животных. Когда он вернулся в чуме было уже довольно тепло, а проснувшаяся старуха осоловелыми глазами смотрела на гостей, как на инопланетян. Полностью в себя она пришла только после того, как выпила чашку подогретого оленьего молока. Оказалось, что неделю, а может и две недели назад, у неё кончились продукты. Обычно раз в месяц дрова и еду привозят сыновья, но сейчас они почему-то задерживались. Правда в этом году зима особенно сурова, она однако и не помнит таких морозов. Зовут её бабушка Кавихак, живёт она одна, потому что не любит, когда ей мешают разговаривать с духом её погибшего в этих местах мужа. Кроме того она не ладит с невестками и не хочет портить жизнь своим сыновьям. А ещё она очень скучает по дочери Куйапа, у которой самые красивые на всём Чукоткакэне щёки. Дочь живёт в городе, учит детей, до сих пор не замужем и навещает её только летом. Старуха быстро насытилась вяленой олениной и сушёной голубикой, после чего завернулась в шкуры и урча полным животом быстро уснула. Тем временем на улице завыла настоящая пурга и Валера, беспокоясь о собаках позвал их в чум. Олени же сбились в кучу и согревали друг друга своим дыханием.

Ночью Сашу разбудили гулкие удары бубна, раскачиваемого хлёсткими порывами ветра. Приподняв голову он увидел, сидящих возле очага Валеру и сморщенную, похожую на печеное яблоко, хозяйку чума. Чукча что-то выстругивал из старой сухой можжевелины, старуха поглаживала по загривку, спящего у её ног Дружка и что-то рассказывала. Потом она достала из очага длинную щепку и стала вычерчивать на полу какие-то знаки. Валера отложив нож увлечённо её слушал, изредка задавал короткие вопросы.

Утром они оставили бабушке Кавихак продукты и дрова, и несмотря на плохую погоду торопливо двинулись в путь. «Надо однако торопиться, пока мороз не отпускает…» — приговаривал Валера. Старуха вышла их проводить, ветер безжалостно трепал её седых космы, она неподвижно стояла прижав к груди бубен и невозмутимо смотрела им в след. Вскоре и пурга ушла в сторону, но мороз всё ещё держался, ночью температура упала до минус сорока градусов. Бой шаманского бубна догнал их, когда юрта скрылась из виду.