Перед вахтой - [94]

Возвращаться обратно было скучновато, руки и брюшной пресс уже заявляли о своем существовании, купаться не хотелось, зато хотелось есть. С последним справиться было легче всего.

— Слушай, бессмысленное брюхо, — сказал Антон расчерченному полосами крепких мышц животу, — мудрый Патанджали пишет что удовлетворять аппетит — это постыдная распущенность. Удовлетворять надо только голод.

Потом он разговаривал с волнами, солнцем и с чайками и старался пореже оборачиваться назад, потому что когда оборачиваешься часто, кажется, что берег совсем не приближается. До устья Линты он догреб поздним вечером и шел домой покачиваясь на ослабших ногах, легкий, как облако, зная что сейчас еще ничего, а вот завтра будут огнем гореть ладони

Отец был дома. Он сидел в кресле, одетый в расшитую цветочками косоворотку, и читал «Былины Печорского края»

— Хорошо провел день? — оторвался он от книги, когда Антон уплел здоровенный бифштекс.

— Прекрасно, — сказал Антон. — Уплыл миль за пятнадцать.

— Тринадцать, — поправил отец.

— А я-то думал, что мною никто не интересуется — рассмеялся Антон.

— Станция держала тебя на экране, — сказал отец. — Я хотел послать катер, когда ты пересек границу, но ты быстро одумался и повернул обратно.

До поезда осталось два часа. Он позвонил в Ленинград и номер ответил.

— Ты в Риге, — сказала Нина безучастным голосом.

— Да, проездом, — он говорил, задыхаясь, — я сейчас…

— И конечно, с ней?

Он подбирал слова для ответа, который все объяснит ей, и сердце колотилось, мешая мыслям.

— Желаю вам счастья, — сказала Нина и повесила трубку.

Он еще раз заказал номер и подобрал уже слова, которые ей все объяснят. Абонент не отвечает, сказали ему.

Ничего не удалось объяснить. Его не захотели слушать. Между нами все кончено, как бы сказала Нина, кончено уже давно.

Тридцатого сентября Антон пришел в училище и сдал отпускной билет. Он сказал себе, что стал на год старше. И сейчас как раз подходящий момент, чтобы начать совсем новую жизнь, зачеркнув все плохое и печальное, что было в прежней. Он потерпел поражение и потерял. Что ж, и это надо уметь.

17

Может быть, здесь кончается один роман, а дальше начинается совсем другой, потому что Антон в самом деле повзрослел и стал крепче духом, и о нем теперь надо рассказывать по-другому.

И еще по той причине, что Билли Руцкий, который, теряя только больше озлоблялся, сделал так, что в судьбе Антона Охотина совершился крутой зигзаг, и в общем-то плавное и последовательное повествование наше окончательно оборвалось в тот роковой вечер.

Не скажи ему Билли в тот вечер, что надо срочно позвонить Инне, — мы так бы и не выяснили, откуда ему стало все известно, — словом, не скажи ему этого Билли, Антон Охотин узнал бы новость другим путем, менее болезненным, и, наверное, поступил бы так, как полагается поступать военнослужащему и как он обычно поступал, то есть с ведома и одобрения прямых начальников.

Но когда так внезапно ошарашивают, буквально трахают по голове, сшибают с ног, и в мозгах все крутится, а перед глазами мелькают радуги, тогда обуяет человеческий организм так называемое состояние аффекта, которое принимает во внимание даже Уголовный кодекс.

Отнесемся же и мы с тобой, добрый читатель, с должным пониманием к бурным эмоциональным реакциям организма на некоторые необыкновенные явления внешнего мира.

Одиннадцатый час. Рота вернулась с вечернего чая и готовилась отойти ко сну. В кабинете комсорга курса покуривала редколлегия стенной газеты. Младшие командиры проверяли заправку бушлатов на длинных вешалках — бушлаты должны быть заправлены однообразно, воротник в воротник, левым рукавом наружу.

— Позвони своей Нине, — сказал Билли.

Антон не стал расспрашивать зачем. Человек, который ненавидит, не станет дешево надувать. Антон слетел по трапу в левый вестибюль к автомату.

— Нина сказала, что вы ничего не знаете и вам ничего знать не надо, — говорил Герасим Михайлович бесцветным голосом. — Но мне как-то не верилось. Когда я был молод, так не могло бы случиться. Теперь у вас все по-другому… Да, я сейчас оттуда. Она мучается вторые сутки… Сказала, что не желает вас видеть. И вы для нее не существуете. Но знаете ли, не будем раболепно верить словам…

Антон без стука влетел в кабинет.

— Ты что, пьяный? — изумился главный старшина Лев Зуднев, восседавший на командирском стуле с надкусанным батоном. — Сейчас отбой будет, иди-ка спать.

— Необходимо уволиться! — повторил Антон, с ненавистью глядя на красную руку, крепко держащую надкусанный батон.

— В другое время я с интересом выслушал бы твое вранье, — скривил рот в ухмылку Лев Зуднев. — Ты знаешь, я собираю причины. Но сейчас ночь. Иди спать.

— Необходимо! — третий и последний раз повторил Антон.

— Бывает, бывает, — ухмылялся Лев Зуднев и все поглядывал на свой батон, который ему очень хотелось кусать дальше, но при подчиненном было неудобно. — Ну ладно, скажи для смеха, зачем тебе?

Если бы не это «для смеха», скорее всего Антон и объяснил бы, зачем ему. Сказал бы правду.

Но после этого «для смеха» Антон ничего и никому не рассказал.

«Мне было необходимо», — говорил он, и никакие клещи не смогли бы вырвать из него правду, его с Ниной правду, кому-то там «для смеха»