Перед вахтой - [18]

— Так как же, по-твоему, выходит? — проговорил Антон. — Всем, значит, под ружье? Как в древней Спарте?

— Для высокоталантливых музыкантов можно сделать исключение, — улыбнулся Костя Будилов. — Ну-ну, ничего не надо доводить до крайности. Крайность одного — это уже другое. Надо, чтобы каждый человек исполнил свой долг так, как он его понимает. Может, она и не грянет… Говорят, некий астероид скоро приблизится к Земле на опасную дистанцию. Хорошо бы упал где-нибудь в пустыне Гоби или Шамо. Отвлек внимание человечества от грызни меж собой… Костя вздохнул и снова бережно раскрыл свою книгу.

В клубе Антон наткнулся на мрачного Григория. Тот сказал, подав руку:

— И ты, брат? Ну, я разгильдяй, мне сам бог велел без берега догорать, а тебя и при твоем совершенстве не уволили?

— Сам не хотел, — сказал Антон.

Григорий смотрел на него долго и пристально. Потрогал лоб.

— Ты не перетренировался? Знаешь, говорят, что при усиленном упражнении одного органа какой-нибудь другой начинает чахнуть и в конце концов вовсе атрофируется.

— Думаю, у меня все в норме, — сказал Антон.

Григорий отнял руку от его лба.

— В здоровом теле здоровый дух — великое благо, говорили древние. В чем же дело?

— Шерше ля фам… — насильственно улыбнулся Антон и вдруг, сам того от себя не ожидая, рассказал Григорию всю историю с Леночкой.

Давно уже шел концерт, в фойе, кроме них, никого не было, и Гришка покуривал в кулак, слушая печальную повесть. Дослушав, чем кончается, он высказался:

— Я бы с моим характером раскрасил ему вывеску. Конечно, это ничего не изменило бы, но высокое нравственное удовлетворение я бы получил. А может быть, прав ты. Так и должен терять мужчина. Без слез и эксцессов, без мольбы и угроз. Гордо уйти: «не хочешь — не надо». А вообще на эту вещь рецепта быть не может, и каждый решает эту проблему в духе релятивистского субъективизма. Впрочем, я так и не понял, что было в этой деве, кроме внешнего обаяния.

— Наверное, что-то было, — сказал Антон. — Я не исследовал.

— Вопрос «за что любишь», конечно, выражает только глупость и невежество спрашивающего.

— Это верно, — горько молвил Антон. — В душе дырка, и из нее дует что-то леденящее. Я понимаю тех, кто стрелялся от несчастной любви.

— Брось, малый, не те времена, — махнул рукой Григорий. — И насчет дырок тоже средства придуманы. Проходил в курсе устройства корабля раздел «Борьба за живучесть»?

Как надо поступить, заметив дырку?

— Немедленно заделать подручными аварийно-спасательными средствами, — сказал Антон. — Только это не из того курса.

— Существуют всеобщие закономерности мироздания, — наставительно заметил Григорий. — Дырка всегда дырка и всегда требует, чтобы ее заткнули … Кстати, твое предчувствие сбылось. Спех берет меня в столицу, только не в строй, а запасным. На случай увечья и прочего инцидента. А мне какая разница? Лишь бы в Москву!

— Поехать в Москву на парад и не пройти по Красной площади? По-моему, это вдвойне обидно.

— А, — отмахнулся Григорий. — Мало ли нас жизнь обижает. Мы уже привыкли к огорчениям, как геологи к комарам. Спешим в палатку, где меньше кусается, и изыскиваем себе удовольствие, сообразное моменту времени. Я так и не понял, что было в этой деве. За что там страдать? Ну, пойдем в зал. Может, что интересное показывают.

7

Ничего интересного первокурсники не показывали. Это была самодеятельность самая что ни на есть самодеятельная.

Незаметным образом рядом очутился Сенька Унтербергер, как всегда, улыбчивый, с поедающим выражением лакированных глаз. Плавным жестом он пригладил черные, волнистые, вопиюще невоенные волосы, приблизил горбоносое лицо, произнес голосом неземной бархатистости и Мубины:

— Коллеги проваливаются со своим концертом. Сейчас в зале начнется свист, а на физиономии ихнего командира курса уже написаны триста суток неувольнения на всю труппу.

Мы с Германом обеспечиваем за кулисами моральный фактор. Сент-Энтони, ребята умоляют, чтобы мы дали фельетон. Обещают златые горы. И реки, полные вина.

— Не расположен, — отказался Антон.

За последние дни самодеятельность отошла для него на самый задний план.

— Антоха, ты же человек сцены, ты гуманная личность! — настаивал Сенька. — Надо поддержать коллег. И все будут говорить, что только наш номер спас это хилое представление.

Пластичный и обаятельный, Сенька очаровывал и покорял.

Однако в Сенькиной голове было пусто, как в стреляной гильзе. На сцене он был прекрасен, но личное общение с ним выдерживали только женщины и дети.

— Сент-Энтони, давай выступим! — молил Сенька. И Антон даже кожей чувствовал, как безудержно жаждет он показаться со сцены.

— До чего ж ты въедлив, — не выдержал Антон.

Он пожал локоть Григория и следом за Сенькой, под стеночкой, пробрался за сцену.

Там царило уныние. Скука вливалась из зала удушающей волной. Герман Горев пытался развеять тяжкую атмосферу и пересказывал библейскую притчу про Адама и Еву. Смеху было мало.

— Хватит трепаться, — велел Антон. — Дарование надо проявлять на сцене, а не в закулисном трепе.

— Охотин пришел. Ура! — шепотом сказали первокурсники.

— Ура-то оно, конечно, ура, а пиджаки и шляпы у вас найдутся? — спросил Антон.