Пепел - [3]

Это – развалины древнего храма.

Откуда вдруг такая странная и неожиданная тоска?…

Где же тот день? Когда канул он в вечность?…

А та весна… Вот они после пасхи возвращаются с отцом и матерью домой от родственников. Они едут по той же дороге. Медленно тащится бричка по корневищам и грязи. Кругом дремучий сырой лес, окутанный дымкой испарений. Повсюду под деревьями блестит во мраке стоячая вода. На дороге, в темных лужах, валяются ослизлые черные сучья с гнилыми ветками. Вот опять на горе показались развалины. Кучер остановил лошадей, и родители разрешают детям подняться на вершину горы. Старший брат с сестрами бежит наперегонки…

Когда-то на эту гору поднималась широкая проезжая дорога для рыдванов, бричек, кованых возков; но теперь и на ней выросли сосны. Толстые ели стоят в колеях, на поворотах высятся столетние пихты, во рву, бегущем посредине дороги, поднялись высокие белоствольные березы. Лес преградил доступ к развалинам, простер над ними свое владычество и снова там утвердился. Нет уже ни окон, ни дверей. Никто не охраняет заклятой святыни, кроме густо разросшихся высоких кустов терновника. Шиповник ползет вниз, по обнаженным нервюрам, протягивая, как нищий, свои колючие ветви. В том месте, где, быть может, находился алтарь, где глаза верующих искали знамения – черный остов ежевичника. Неутомимые воды точат кирпич и камень, а мох погребает под собою прах. Какое множество болотных фиалок вокруг стен, в глубине храма, в лесу! Убогие цветочки, серые лесные бедняжки, они словно капли бледного неба северной весны, которые упали с высоты на землю и, разбрызгавшись, приняли форму цветков. Как роскошен, как таинственен и дремуч здесь лес! А как дики и угрюмы эти развалины, ослизлые от дождей, отвечающие жутким эхом на каждый твой шаг! Кто таится в них, кто плачет и зовет из могилы уходящее дитя? Глаз от них не оторвешь, не уйдешь от них. Сорванные цветы падают из рук, а в ушах раздается как будто хриплое шипение иволги, убитой в саду…

Внезапный, далекий, пронзительный звук прорезал чащу леса. За ним раздался второй, печальный и чистый, низкого тенорового тембра. Рафал очнулся точно от сна и машинально прижал к щеке ружье. Через минуту он опомнился и устремил хищный взгляд в лес. Видения рассеялись. Солнце припекало, теплый ветер подул сильнее, с деревьев то и дело падали на землю огромные хлопья липкого снега.

«Собаки гонят зверя», – шепнул он про себя.

Действительно, уже слышны были звуки двух голосов, Немана и Вислы, но где-то так далеко в бору, дышащем теплом, на южном скате горной цепи, что только молодое ухо могло уловить эти звуки. Эхо плыло» медленно, точно устало, но становилось все слышней и слышней. Прежде чем один отголосок успевал достигнуть опушки леса, за ним вдогонку, как грозная, полная дикого обаяния, мощи и силы музыка, несся уже новый. Юноша тщательно осмотрел полку ружья, заботливым взглядом окинул сухие блестящие зернышки пороха. Притаившись, он весь превратился в орудие смерти. Томительная тоска ожидания, от которой можно было задохнуться, застыла в его глазах, и они сами стали у него как два заряда. Сердце громко стучало в груди, и казалось, этот стук тоже полон настороженности.

Собаки все приближались. Уже можно было различить их голоса.

Вскоре с вершины горы донесся тупой, однообразный, ритмичный отзвук бега: тук-тук, тук-тук… Сердце у Рафала замерло и перестало биться. Неподалеку треснула ветка. Спустя мгновение гуще и обильней посыпался снег… И вот из молодого ельника вынырнуло стадо серн; впереди них, вытянув шею, шел темно-ореховой масти сохатый вожак. Рафал взял его на прицел, прижал к щеке ружье и положил палец на собачку курка. В это самое мгновение вожак остановился. Он поднял левую переднюю ногу, повернул красивую голову с рожками и стал напряженно прислушиваться. От всего стада шел густой пар.

«В сердце!» – мечтал Рафал, направляя дуло под переднюю лопатку козла.

Вдруг огромный ком мокрого снега свалился ему на руки, на лицо, на приклад и полку ружья. Он нажал на собачку. Раздался сухой треск кремня, но искра не зажгла подмоченного пороха. Когда юноша протер глаза, он увидел уже только ноги серн, вытянутые, как стальные пружины, и белые их «знамена». Серны перескочили через самые высокие сосенки и исчезли. Только зеленые и гибкие верхушки сосенок долго еще качались, и трепетали, да снег неспокойно падал с задетых ветвей.

Увидев, что он снова остался один на том месте, где только что совершилось нечто таинственное, как мистерия, Рафал в бешенстве швырнул в заросли ружье, а сам, задыхаясь от слез, повалился наземь.

Рафал очнулся от выстрела, за которым сразу же последовал другой. Они прокатились как гром и долго еще гулко отдавались в лесу. После второго выстрела внизу! где-то на средине склона, послышался громкий зов:

– Эй-эй! Эй-эй! Эй-эй!

Собаки умолкли. Сразу же за первым, поближе к Рафалу, раздался такой же, но короткий отклик.

Молодой охотник некоторое время еще лежал на земле, задыхаясь от злости. Однако через минуту он вскочил, стряхнул с себя снег и отыскал в кустах свое одноствольное ружье. Вытерев глаза и, как серна, перепрыгивая через сосенки, он помчался вниз.