Пчелиный пастырь - [75]

Пюиг долго разговаривает с одним из испанцев — это крестьянин из Ла Хункера, который поведет их, когда они перейдут границу. Несколько раз Пюиг жестом приказывает своему собеседнику понизить голос.

Эме садится на еще теплый камень. Молочная прозрачная ночь рассеивает свет звезд. Только одна из них сверкает высоко, ближе к горам, — оранжевая огромная Венера. Право, не везет ему с Великой китайской стеной!

Он еле успевает распластаться на земле, уткнувшись носом в мох. Фары камуфлированного грузовичка омывают лес над ними, выхватывая темный нефрит древовидных папоротников. И никогда уже не забудет Лонги эту японскую гравюру своей столь трудно достижимой свободы. По прошествии тридцати лет она порой снова будет напоминать ему о себе во сне, возвращая ему острый запах сосен и перекличку ложной и настоящей совы.

Он различает силуэты четырех немецких солдат в касках, с автоматами в руках. Появляется второй автомобиль.

— Они подбирают раненых, — шепчет мальчишка.

Немцы проехали. Распространяется неприятный запах синтетического бензина.

— Малыш, — говорит Пюиг, и сейчас его голос — это голос учителя, который разговаривает во дворе на перемене со старшеклассником, — поди скажи своему отцу, что дело откладывается. Не беги, а то ты их догонишь.

Пьерро смеется звонким смехом. Он счастлив.

— До свиданья, мсье!

— Мальчишка прав, — подтверждает Пюиг. — Боши подбирают своих раненых.

В темноте видно, как блестят их глаза. Если бы трабукайры Сагальс и Токкабанс находились среди них, никто не отличил бы разбойников былых времен от макизаров.

Почему они не уходят — ведь игра проиграна? Но Пюиг молчит. Остальные поглядывают на него. Он отходит помочиться. Слышен журчащий звук. Он возвращается.

— Нас шестеро, и мы отлично вооружены. Они вернутся. Приблизительно через час. Самое большее через два. Их, должно быть, не больше десятка. Из них двое парней за рулем и двое раненых. Они влипли.

— Влипли, — в восторге повторяет один из испанцев, сверкая зубами — зубами, «отдающими кладбищем». Пюиг цитирует:

— «Располагаться всегда в ложбинке. На возвышенности и в лесистой местности выставлять часовых. И нападать быстро, не давая врагу времени опомниться». Правило трабукайров. Это стоит учебника пехотного сержанта, так ведь?

Один из них снимает пистолет с предохранителя. Эме не в силах этому поверить. Пюиг сошел с ума.

— Да, да, — подтверждает учитель, словно читая его мысли. — В это время они патрулируют у перевалов и вместе с таможенниками разведывают пути контрабандистов. Они не ожидают, что кто-то окажется здесь. У них не будет времени опомниться.

— А как же заложники?

Нет ответа.

— А как же заложники?

— Я очень люблю тебя, Лонги, но сейчас ты ко мне лучше не лезь!

Уйти одному? С минуту Эме раздумывает об этом. Сил у него теперь хватит, но по неопытности он рано или поздно выйдет на проезжую дорогу. А через несколько часов уже рассветет. Это безрассудно.

Пятеро остальных находят наконец в двухстах метрах отсюда то, что они искали. Здесь у лесничих вырубка пихт. Над ними пролетает сова. Эме кажется, что он чувствует ветерок, который она поднимает крыльями. Лотарингия… Под Тромборном офицер, командовавший ротой, говорил и действовал совсем как Пюиг.

Они перешептываются, но тут раздается тихий и вместе с тем настойчивый свист. Под прицелом их пистолетов появляется высокого роста мужчина, направляется прямо к Пюигу и, не подавая ему руки, набрасывается на него:

— Здорово придумано! Малый мне все рассказал. Он похитрее вас, да и слух у него потоньше. А ну, убирайтесь отсюда подобру-поздорову.

Видя, что кабатчик разгневан, все окружают Пюига.

— Это что за тип?

— Я Саньяс, кабатчик из Лас Ильяса, — это я сейчас вас побеспокоил. Здесь я у себя, Пюиг. И у меня есть друзья — пора бы тебе знать это. Вы тут нагадите, и самое сволочное, что нагадите в чужом огороде. Командуй у себя в Вельмании, Пюиг!

Один из испанцев, не разобравшись, о чем идет речь, вмешивается:

— Пусть те, кто боясса са своя жизнь, уходьят!

— Олух! Пюиг! Расскажи-ка этому испанчику, скольких мужчин и женщин я переправил с октября сорокового! Туда же о страхе, болван!

Пюиг говорит тихо, сперва по-испански. В лунном свете видно, что один из них выхватывает нож. И складывает его — нож закрывается с недовольным стуком.

— Это правда, Саньяс, ты переправил много народу. Только на девять из десяти, которых ты переправил, нам наплевать.

— Борцы Сопротивления, офицеры, евреи!

— Наплевать!

— Да, — вмешивается один из французов, — со всем этим хреновым гуманизмом покончено, старина. Мы на войне.

«Krieg ist Krieg…» Снова эти слова, вывернутые наизнанку. Саньяс возмущен.

— А разведка, переправа, связь, сброшенное оружие — это что, в счет не идет? Раз так, даю совет: лучше ухлопайте меня на месте, потому что я обо всем об этом передам куда надо. Вы что, хотите, чтобы между нами тоже началась война?

— Успокойся, Саньяс! Сколько раз сбрасывали вам оружие с начала года?

— Раз десять!

— А сколько на нашу долю?

— Не знаю.

— Знаешь! Нисколько!..

Пюиг останавливается, прислушивается. Оба испанца удаляются. Все это, в конце концов, одни слова… Они идут занимать посты, один наверх — в Лас Ильяс, другой вниз — в Сере. Люди военные, они на страже.