Пчелиный пастырь - [73]

Много времени спустя Эме узнает, что Восточные Пиренеи, Гар, Эро, Од и Лозер входили в ту пору в Третью подпольную организацию с центром в Монпелье. Коммунисты составляли там большинство, но им приходилось считаться с самыми различными элементами.

Пюиг тщательно погасил окурок, вытащил из кармана коробку из-под леденцов, открыл ее и насыпал туда табаку.

— Да оставь себе всю пачку! — сказал Эме. — Здесь я курю меньше.

Он задумался. Какими бы разными по характеру и по убеждениям ни были Эсперандье и Пюиг, оба они, видимо, придерживались в Сопротивлении выжидательной тактики, только первый одобрял ее, а второй хулил.

— Обидно думать, что они неправы, но я именно так и считаю, — продолжал Пюиг. — Нельзя быть лояльными по отношению к немцам. Их надо карать повсюду, где только они проявят неосторожность. Нельзя пускать их в горы выше двух тысяч метров. А иначе они нам дадут прикурить.

Эме рассказал о визите гауптмана. Из всех туманных речей Линдауэра ему четко запомнилось вот что: «Мы не понимаем друг друга оттого, что боимся — вы-то понятно почему, но и мы, немцы, откровенно говоря, тоже боимся. Мы испытываем страх завоевателей. Страх оккупантов. Тот страх, который знаком был и французам — солдатам Наполеоновской армии, — страх перед испанцами. Об этом хорошо сказано у Клаузевица».

— Больно уж он умен, этот тип из абвера, — сказал Пюиг. — Если ты узнаешь, что он собирается снова сюда приехать, предупреди меня.

Они пообедали во дворе. Ночь, казалось, все не хотела наступать. Капатас не разжимал губ. Стрижи вычерчивали свои круги все выше и выше. Мамаша Кальсин ворчала — никто не похвалил ее баклажаны. Досада и раздражение людей составляли резкий контраст с умиротворенностью природы.

Эме лег было со старой книжкой Альбера Бозиля «Осел, который ест розы», но вдруг заметил, что началась какая-то суета. Салат, Цыган, он же Сантьяго, он же Санти, сопровождаемый Толстяком Пьером, поднимался по направлению к хуторку. На хуторе Пишо давно уже отказались от «приема гостей» даже в его комнате, что избавляло Алису от необходимости о чем-нибудь предупреждать его. Он с сожалением улыбнулся. Кроме Пюига, наверху есть и другие люди, и в воздухе носятся разногласия, несомненно, из-за этих людей. Но Пюиг ни о чем не предупредил Лонги, хотя они договорились, что скрывающийся лейтенант будет переправлен при первой же возможности.

Странная женщина была эта Алиса! Та же игра в незнакомцев в доме повторилась и в следующий раз, потом это прекратилось. Днем Алиса довольствовалась тем, что всякий раз фыркала при виде его — будь то в кафе, будь то на хуторе или утром, когда он мылся у колонки. В последний раз он окатил ее мощной струей воды. Она удрала — такая юная и такая веселая, что рядом с ней он почувствовал себя стариком.

Он и до войны плохо понимал женщин. По крайней мере все они в один голос говорили ему об этом. После возвращения из плена дело пошло еще хуже. Он покорялся им безропотно, не догадываясь, что это — извечная игра Евиных дочерей с мужчиной, которого они всегда считают грубым самцом, даже если у него ямочки на щеках и на подбородке. «Сере… Сен-Поль… Сен-Ферреоль… тропинки на Альбере… фонтаны под вишневыми деревьями! Сере, я дарю тебе это свое воспоминание — веточка мимозы, в которой еще трепещет припев сарданы». Мгновение, околдованное старинным очарованием Осла, поедающего розы; он было задремал, но вдруг почувствовал, что к нему кто-то привалился. Он чуть было не вскрикнул, но упругая полнота этого существа удержала его от крика.

— Ты ведь завтра уходишь, — шепнула Алиса.

И таким образом он узнал сразу две вещи: что он действительно уходит завтра и что не всегда Алиса исполняла только служебные обязанности.

Чтобы обеспечить все шансы на успех этой операции, они переправлялись через Теш не по мосту в Амели-ле-Бен и не по мосту в Сере, а по железнодорожному мосту между тальковыми фабриками. Оттуда через хутор Ла Мор и Фонфредский перевал они добрались до Лас Ильяса. Когда и перевал, и городок останутся позади, они перейдут границу к западу от перевала Льи.

Таково было решение Пюига — срочно вывезти Лонги. У майора Эсперандье еще не были готовы документы. Подделывавший их Люнетт (такова была его настоящая фамилия), лояльный чиновник из префектуры, был совершенно измотан. Тем лучше. У него не будет документов, и в случае необходимости он скажет, что они пропали. Это не помешает ему объявить себя канадцем, родившимся в Квебеке в 1913 году на улице Су-ле-Кап. Какой акцент? Обыкновенный нормандский — ведь сперва он изучал филологию в Руане, а потом уже в Париже. Преподавал французский в Университете в Лавале.

Но и помимо языковой общности, выбор Канады был не случаен. После высадки союзников в Северной Африке Испания под давлением Америки больше не возвращала беженцев ни французам, ни немцам. Однако, с другой стороны, испанцы находились под давлением Берлина — вот почему они очень редко пропускали беженцев в Алжир. С канадцами дело обстояло просто: по требованию канадских властей им возвращали интернированных. Самое главное заключалось в том, чтобы тебя не приняли за француза. Франкистские власти не питали ни малейшей симпатии к французам, которых они, невзирая на дружественный режим, обвиняли в том, что те остались республиканцами, демократами, либералами, и вообще это было царство Антихриста. Они интернировали их в Фигерасе, в Жероне, Лериде и Барселоне и обходились с ними в лучшем случае неважно, а то и совсем плохо.