Патология лжи - [9]
– Но Дмитрий…
– Дмитрий – не ваша забота, с ним я сама разберусь. Хотите – уходите, хотите оставайтесь, честно говоря, мне без разницы. Успешный журнал отражает взгляды его редактора и опережает свое время. Это не мания величия, я хочу сделать культовое издание из этой третьесортной «Ярмарки тщеславия».[7] – Я улыбаюсь. – А теперь Рейк поведает, какая музыкальная звезда собирается подать на нас в суд в следующем месяце.
Пока Рейк, наш музыкальный редактор, которому на ухо наступил слон, поглаживая себя по небритому подбородку, принимается перечислять певцов, чьи имена для меня пустой звук, а сексуальные привычки не представляют ни малейшего интереса, Дон Ричард толкает Кэтрин. Потом стучит мизинцем по ее плечу, она пытается сбросить его руку, но Дон не унимается, наконец она разворачивает стул и спрашивает:
– Что тебе?
– Ничего.
– В чем дело, Дон?
– Да неважно. – Он хмурится. – Ах да, у тебя есть гель для укладки? Волосы, – он показывает на свою белокурую голову, – торчат, как щетина на обувной щетке.
Кэтрин качает головой, прижимая к груди свою плотно набитую сумочку:
– Не дам, пока не вернешь мой крем для рук и подводку для глаз.
Дон Ричардc у всех нас таскает косметику. Если у меня что-то пропадает, я первым делом ищу в его столе.
– А ты у Глории попроси гель. Или у Дэна.
Пока Кэтрин внимательно слушает Рейка, Дон Ричард залезает в ее сумку и вытаскивает расческу.
– …мы столкнулись с реальной проблемой, Глория. Но мы сможем протащить малость наркоты к ней в клинику. Наш репортер проделывал это и раньше с другими музыкантами. Вопрос в том, согласится ли она вмазаться прямо при нем? Теперь, когда она якобы заново родилась…
Я понятия не имею, о чем мы говорим и зачем, и это наводит меня на мысль, что пора бы пообедать.
– Объявляется перерыв, – говорю я.
– Но мы еще не обсудили…
Опять Дэн. Ночная жизнь в Сан-Франциско настолько скучна, что обсуждать его раздел практически невозможно; его ни разу и не обсуждали на моей памяти.
– Перерыв, Дэн, пойди купи себе сэндвич.
Я собираю бумаги. Дэн и Кэтрин ворчат друг на друга, к ним присоединяется Мойра. Мы с Рейком выходим последними. Он идет за мной по коридору. Его лосьон после бритья пахнет пряно, словно пирог с тыквой.
– Дэн ничего не понимает, – пытается он завести разговор.
– Дэн?
– Все эти слухи. Не представляю, как ты это выносишь. Вроде той заметки в «Нэшнл Инкуайрере».
– А что было в «Инкуайрере»?
– На первой полосе. Ты что, в магазин за продуктами не ходишь?
– Заказываю на дом. – Рейк замолкает, я напоминаю: – Так о чем они написали?
– Они фотографии опубликовали. Заявляют, что расчленение произведено в точности по учебнику, за исключением…
– Перелома ключицы. Так бывает, Рейк – люди годами с этим живут, даже не замечая перелома.
– Гм, нет… За исключением того, что сердце было вырвано и частично обкусано.
– Какая гадость. Скажи честно, я похожа на каннибала? – Я откидываю волосы с лица.
Но Рейк не улыбается. Он уставился на меня, точно у меня пятно на блузке. Или нож в руке.
– Перелома ключицы?
7
Я просматриваю груду почты, поднимаясь по лестнице и нащупывая ступеньки носками туфель. Обширной переписки я не веду, но в этот раз получила огромное количество рождественских открыток в больших красных конвертах. По большей части – от бывших бойфрендов, некоторые теперь живут за границей, пишут они одинаковую чепуху, интерес представляют только иностранные марки: Жаль, что тебя здесь нет. Правда ли то, что о тебе писали в «Экономисте» на прошлой неделе? Я всегда знал, что ты способна убить.
Войдя в квартиру, я швырнула портфель и налила себе вина. Невыдержанное «шардоннэ» отдает старыми тряпками. Подарок Пи-Джея, не помню уж по какому поводу.
Расстегнутое пальто соскальзывает на пол. Я добрела до кухни, раздраженно порылась в шкафах, изучила содержимое полок, поставила чайник.
Расставила открытки на холодильнике в алфавитном порядке, по фамилии отправителя, а потом выбросила поздравления от тех, кто, как я считаю, меня больше не любит. Завтра сочельник. Вся планета уже на каникулах: журнал закрыт на уик-энд, агенты Броди и Эммет проводят праздники дома, помогая своим мамочкам толочь картошку и готовить жаркое. Я устала. Приготовление чая отняло у меня последние силы.
Со мной такое иногда бывает, последнее время все чаще. Я привыкла сидеть дома. Я привыкла не отвечать на телефон и звонки в дверь. Поутру я вру звонившим, что развлекалась в городе. Я не рассказываю им о сотнях прочитанных книг, страницы придавлены солонкой и мельницей для перца, испачканы пастой и кьянти. Не очень-то здорово быть женщиной и редактором, образование не так уж много значит.
Никто никогда не посвящал меня в тонкости феминизма, поэтому меня восхищают другие женщины: привычка формулировать каждый ответ так, точно это потенциальный вопрос, каждый вопрос – точно это потенциальное оскорбление, а каждый выпад – точно это потенциальное оправдание. Люди не желают играть со мной, потому что знают: я стремлюсь победить любой ценой, а это против правил, и лишь когда я ловчу, это всех устраивает, и мне удается людей к себе располагать. Меня восхищают женщины, но лишь мужчинам я проигрываю по всем пунктам. Если бы у меня были какие-то принципы… Но у меня нет четких принципов, у меня есть только я, а знаю я только свои сиюминутные желания – маленькое черное платье и должность главного редактора. Я не боюсь добиваться своих целей. Меня повсюду цитируют: вот что означает быть женщиной, подозреваемой в убийстве. Мои высказывания и фотографии напоминают мне о том, что я – особенная. Для Эмили и Дейрдре это просто забава. Для ФБР это улики. Для папочки – извращенная форма, которую принимает моя аморальность. А для меня, возможно, – начало новой жизни.
В недрах университетской библиотеки в твои руки нечаянно попала исчезнувшая без следа рукопись первого романа Эрнеста Хемингуэя. Как ты поступишь? Если ты прилежная студентка — опубликуешь ее и всю жизнь посвятишь кропотливому анализу, прячась в тени литературного гения. Но ты, не настолько амбициозна — и ты присвоишь манускрипт, опубликовав его под своим именем, сожжешь оригинал, оставив на память последнюю страницу, и станешь величайшей писательницей современности, любимым персонажем снобистской критики и желтой прессы, воплощением сказочного успеха.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.