Пастырь добрый - [156]

Это был человек, настоящий человек — он шел в окружении серых фигур, не глядя на своих провожатых, не замедляя шага и не делая попыток бежать; издалека пришелец казался точной копией стоящего у подножия крестов человека, так же облаченный в священнические одежды, и еще до того, как стало возможным различить лицо, Курт понял, что отец Юрген не внял совету держаться от мертвой деревни подальше.

— О, Господи… — повторил он, невольно рванувшись, и дымчатые плети сжались, едва не раздирая мышцы. — Хоть этого оставь в покое, скотина! — прикрикнул он зло, плохо видя благостно-возвышенное лицо внизу из-за пронзающей голову боли. — Старый дурак сам не знал, куда поперся, отпусти его! Он не опасен, о тебе ничего не знает, какой тебе толк в его смерти!

— Вы так ничего и не поняли, — вздохнул Бернхард с ненаигранным сожалением. — Вы по-прежнему полагаете, что я просто желаю избавиться от вас, как банальный преступник?

— «Устранить следователя, обладающего устойчивостью к воздействиям на разум и чрезмерной догадливостью» — это, по-твоему, означает что-то иное?.. Отпусти старика, он даже не скажет, что и где видел, если еще немного припугнуть!

— Я ожидал троих, — ответил чародей с улыбкой. — Майстер Ланц не дошел, и хотя я не возлагал на его появление слишком больших надежд — его место пустует. Священник, служитель Господа — кто лучше смог бы заменить его? Посему — да, майстер Гессе, вы правы, он сам не знал, куда идет и зачем, это Господь привел его сюда.

— Что ты еще замыслил, больной ублюдок? — выдавил подопечный осипло; призрачно-серые щупальца, пропалив полотно одежды под собою, при последней попытке вырваться втиснулись в тело, и на то, как краснеет под ними обожженная кожа, Курт старался не смотреть, начиная ощущать мнимую боль в кистях при виде широких красных полос. — Какую еще гнусность желает выкинуть твой воображаемый Бог?

— Я не держу зла ни за те слова, что вы прилагаете ко мне, ни даже за те, каковыми вы оскорбляете Господа — ибо вы воистину не ведаете, ни что говорите, ни что делаете. Вы всё вскоре поймете сами. Я пытался подготовить вашу душу и ваш разум, дабы вы приняли грядущее должным образом, зная и понимая; вот вам ответ, майстер Гессе, для чего и для кого я говорил столь долго и настоятельно. Я желал, чтобы ваши глаза открылись перед встречей с Господом…

— Глаза, — не удержался Курт, хотя говорить было уже трудно из-за давящих на горло сухожилий, — что характерно, перед встречей с Ним обыкновенно закрываются.

— А вот святой отец настроен более серьезно, — заметил Бернхард, отвернувшись от них и поворотясь к священнику, уже шагнувшему в коридор из пепельных тел; лицо отца Юргена было мало отличимо по цвету от лиц окружавших его — такое же серое, только глаза горели не черным углем, а смешением запредельного ужаса пополам с упрямой решимостью. — И не похоже на то, что он стал бы молчать об увиденном, согласись я отпустить его… Ведь и вы — не надеялись, что выйдете живым отсюда, святой отец? — уточнил он, когда тот остановился в нескольких шагах.

— Разумеется, нет, — тихо отозвался отец Юрген, не глядя на своих конвоиров и на скопище мертвого праха вокруг, смотрящего на него сотнями черных прорех вместо глаз, и Курт, не сдержавшись, прошипел:

— Тогда какая нелегкая вас сюда принесла?! Сказано же было — сидеть на месте! Для чего вы сюда притащились — подохнуть с нами заодно?!

— Bonus pastor animam suam dat pro ovibus[176], брат Игнациус, — все так же чуть слышно произнес тот, и Курт застонал, зажмурившись.

— О, Бог ты мой, — выдавил он тоскливо, — пастырей расплодилось — плюнуть некуда… Вы нам не духовник, вы в Конгрегации не служите, и это — не ваше собачье дело!..

— Это его дело, — одобрительно возразил Бернхард, глядя на пришельца с братской нежностью. — Quia ipse est Deus noster et nos populus pascuae eius et grex manus eius[177]; и для истинного пастыря не имеет значения, к какому двору принадлежат овцы, нуждающиеся в попечительстве.

— Грех лежит на душе всего нашего рода, — по-прежнему не глядя вокруг и не повышая голоса, сказал отец Юрген, подняв глаза к возвышающимся над ним почернелым крестам. — Iniquitas patrum in filiis ac nepotibus in tertiam et quartam progeniem[178], так сказано. Мой дед пренебрег священническим долгом, участвовал в грехе и покрыл грех, попустил злодейству; я не могу повторить его путь и тем умножить зло в людском мире и грех в нашем семействе. Готовясь переступить порог жизни, я не хочу думать, как он, о том, что за мною остался неразрешенный грех, и моей душе есть чего стыдиться, кроме провинностей молодости и неразумия.

— Вы совершили глупость, святой отец, — проронил Бруно негромко, и тот тихо улыбнулся, коротко качнув головой:

— Нет, я внял слову Господа. А Господь сказал, что я должен исполнить пастырский долг, каким бы тяжким он ни оказался.

— Господи, — не сдержался Курт, — да вы оба не в себе; обоих в соседние кельи в доме призрения для умалишенных…

— Nos stulti propter Christum vos autem[179], — откликнулся Бернхард, и серые щупальца за его спиною упоенно содрогнулись. — Animalis autem homo non percipit ea quae sunt Spiritus Dei stultitia est enim illi et non potest intellegere quia spiritaliter examinatur