Пастырь добрый - [130]

— Странная тварь человек, — с кривой ухмылкой выговорил он чуть слышно, не открывая глаз, и медленно убрал окровавленную руку. — Сам полезет в петлю — и все равно уцепится за веревку…

Широкий тягучий ручеек цвета старого вина плеснул дважды, толчками вырываясь из пробитого тела, и утих, неторопливо источаясь сам по себе, уже когда гонящее кровь сердце встало.

Курт оставался недвижимым еще минуту, глядя мимо серого лица в землю, залитую темной вязкой массой, в которой нехотя таял слипшийся град; Бруно сидел чуть в стороне, опустив голову на упершиеся в колени руки и закрыв глаза, но на подопечного он не смотрел, лишь отметив с равнодушным удивлением, что впервые в его едва слышном надтреснутом шепоте слышит «misericors Deus», а не упоминание Его прямой противоположности. Лишь на долю секунды пришло в голову, что именно ему самому по должности полагается сказать нечто подобное, однако читать поминальную молитву над этим телом — последнее, на что сейчас осталось желания и сил; и того, и другого надо было во что бы то ни стало набрать на продолжение этого сумасшедшего дня, ибо, как верно сказал Ланц, дело еще не окончено…

О том, что так и продолжает сжимать в пальцах окровавленный стальной болт, Курт вспомнил внезапно и первое желание — отбросить его прочь — преодолел с трудом, лишь стиснув кулак сильнее, и глубоко, до боли в груди, вдохнул, переводя дыхание. Упершись в ползущую под ладонью землю, он встал, отыскав взглядом брошенный арбалет, прошагал к нему и поднял, тщательно отерев от налипших на ложе и приклад комьев земли вряд ли намного более чистым рукавом, до скрипа сжав зубы, когда на освобожденной от грязи поверхности остался темный красный след. Оружие он разряжал медленно, неспешно, словно новичок на занятии по стрельбе, аккуратно складывая стрелки в чехол одну к одной, и ненадолго осталась в голове мысль о том, что теперь уже нельзя будет сказать, какая из них именно та самая, что была выпущена всего несколько минут назад.

Подопечный вскинул голову, глядя непонимающе и настороженно, когда он, возвратившись к неподвижному телу, опустился на корточки и все так же аккуратно и медленно стал расстегивать воротник куртки Ланца.

— Что ты творишь? — спросил помощник тихо; Курт отозвался не сразу, снова протолкнув в горло глубокий вдох и медленно выдохнув, по-прежнему не глядя на него.

— То, что должен ad imperatum[129] на такой случай, — ответил он, наконец, удивившись тому, что голос прозвучал ровно и спокойно. — Дело не окончено; помнишь?.. Работаю. Вот что я делаю.

Стальную цепочку со Знаком, сняв, он задержал в ладони, глядя на чеканную поверхность; только сейчас вдруг пришло в голову, что за год совместной службы ни разу не было повода поинтересоваться личным номером Дитриха Ланца — как и Керна или Райзе.

— Четыреста четыре… — вместо него вслух прочел Бруно. — Даже вообразить страшно, когда он его получил. Столько лет службы — и вот так…

— Вот — как? — уточнил Курт напряженно, и тот вздохнул:

— Не жди от меня осуждения. Я бы — не смог, не отрицаю. Но понимаю, что иного выхода и впрямь не было. И тем не менее — все это… неправильно. Так инквизитор гибнуть не должен.

— Инквизитор вообще не должен гибнуть, — отозвался он зло, снимая с еще не успевшего похолодеть пальца обручальное кольцо, едва сползающее сквозь густеющую кровь. — Гибнуть — их привилегия. И я как законопослушный человек привилегии чту.

Помощник промолчал, искоса обернувшись на связанного чародея, следящего за ними с хорошо скрытой опаской; Курт повторил его взгляд и неприятно улыбнулся:

— И до него дойдет. Сперва надо закончить с прочими делами.

— Что делать мне?

Ненадолго он умолк, глядя на тело на земле, свыкаясь с явной и бесспорной мыслью, что теперь и впрямь лишь ему решать, что делать и кому, когда и как; это бывало и прежде, и не всегда решения его оказывались верными, а зачастую — фатальными, чему все тот же самый Бруно и был свидетелем. И столь же отчетливо ясно было, что и вопрос этот задан скорее для того, чтобы показать — ошибки забыты, и именно его слово по-прежнему первое и последнее, но и для того еще, чтобы напомнить о его status’е, подразумевающем, кроме уже упомянутых привилегий, в первую очередь — ответственность…

— Коней поймай, — велел Курт, наконец, кивнув за плечо, где в отдалении, ошарашенные и оглушенные, перетаптывались оставшиеся в живых двое курьерских, чьей поразительно немалой до сих пор выдержки не хватило остаться подле падающих с небес молний, но вполне достало на то, чтоб не сорваться исступленным галопом далеко в поля. — И — вот что: следи за собой и будь осторожен. Если покажется, что начал задумываться о чем-то, не имеющем отношения к происходящему здесь и сейчас, что забываешь, где находишься и что делаешь…

Подопечный снова мельком бросил взгляд на пленного, и он кивнул, ничего больше не объясняя. Бруно ответил таким же молчаливым кивком, медленно поднявшись, и, прихрамывая, двинулся к лошадям, глядящим в его сторону настороженно и недоверчиво.

Первая ошибка, сосчитал Курт недовольно, на миг ощутив снова ту неуверенность и оторванность от всего прочего мира, что овладели им полтора долгих года назад, когда в в