Пастырь добрый - [129]

На ноги он поднялся не с первой попытки, пытаясь возвратиться в полное сознание поскорее, понимая, что сейчас не способен противопоставить ничего и никому, что в эту минуту, или сколько там на самом деле минуло времени, беззащитен, открыт и фактически недееспособен.

Бруно обнаружился в паре шагов от костра сидящим на земле, прижав ладони к ушам; связанный чародей, очнувшийся, но столь же невменяемый, тупо хлопал глазами, глядя в небо над собою и запоздало жмурясь, когда в лицо ударял мелкий, снова похожий на снег, град. От могилы Фридриха Крюгера, шипя и растворяясь во влажном воздухе, поднимался темный дым, стелясь по земле, широко прожженной ударом небесного огня.

Размышления Курт оставил на потом — о благоволении ли свыше, столь неуклонно ожидаемом подопечным, либо же вполне должных последствиях учиненного им действа, о том, сколько уже пребывает в сознании арестованный и что успел увидеть и услышать; дошагав, пошатываясь, до выпавшего из пальцев арбалета, подобрал его и, неверно держа под прицелом едва шевелящееся тело сослуживца, осторожно приблизился, остановившись в шаге и всматриваясь в лицо.

— Убери, — тихо, не открывая глаз, проронил Ланц. — Не приведи Господь — выстрелишь ненароком.

Арбалет Курт отбросил в сторону, не глядя, куда, ноги снова подогнулись, отказываясь держать; у кровавой лужи, смешавшейся с грязью, он опустился обессилено, лишь сейчас перестав сдерживать дрожь в руках и голосе. Колени погрузились в бурую кашу, но отодвинуться Курт себя заставить не смог.

— Дитрих… — выдавил он с усилием, понимая, что подобрать нужные слова попросту невозможно, немыслимо; тот открыл глаза, глядя мимо младшего рассеянно, и попытался разлепить в улыбке посеревшие губы:

— Ну-ну, только без соплей, Гессе. Дело еще не кончено, не вздумай расклеиться.

— Это дождь, — возразил Курт чуть слышно, и тот хрипнул с усмешкой, снова опустив веки:

— Ну, конечно… Не напрягай мозги — объясняться тебе не придется; я знаю, что случилось — все помню, все видел… — болезненная усмешка слетела с губ, точно сметенная ветром пылинка, и Ланц передернулся, стиснув крепче пальцы, зажимающие рану. — Как глупо… — проронил он тоскливо. — Не в драке, не в перестрелке… В собственной постели от старости было бы не так глупо.

— Если б у меня был иной выход…

— Ты все сделал верно, Гессе, — оборвал сослуживец строго. — Я все помню — до слова. Словно б заперли меня в комнате в моем собственном доме, а кто-то другой стоит у порога и говорит вместо меня… я все вижу, только сделать не могу — ничего. Потому что оказался слишком слаб, чтобы отстоять себя самого. Смерти глупее и не выдумаешь. Позорно и бессмысленно…

— Вам не стоило бы говорить. Рану надо… что-нибудь надо сделать…

Голос подопечного дергался и срывался, словно это он умирал, истекая кровью — голос был едва слышным, хотя стоял тот теперь прямо за спиною; Ланц покривился, вновь открыв глаза.

— Хоффмайер, ты лекарь, что ли? Слышал, что было сказано? Мне минуты остались — на печень жгута не наложишь… Посему — не отнимай мое время, я еще должен успеть наговорить превыспренней зауми навроде последнего желания… Слышишь меня, Гессе? Пока еще язык шевелится…

— Да? — уточнил Курт сдавленно, и тот уже серьезно попросил:

— Марте не вздумай сказать, как все было. Не простит — мне не простит. Простит все, кроме слабости… Соври, что в перестрелке. И еще кое-что. Повторяю снова: ты все сделал правильно. Не вздумай в той же ситуации в будущем поступить по-другому; иначе — за что я сейчас подыхаю?.. И — последнее: ты хороший следователь; понял меня? я знаю, что за дурные мысли тебя временами посещают, посему — не помышляй даже уйти с дознавательской службы, Гессе. Считай, что это моя последняя воля, и если хоть что-то святое у тебя еще осталось, не вздумай ослушаться. Понял, что я сказал?

— Да, — кивнул Курт, отведя взгляд от пропитавшихся темной кровью ладоней; Ланц сжал пальцы, сорвавшись ими со скользкого металлического штыря, засевшего по самую пятку в теле, и тяжело выдохнул:

— Все. Что сумел придумать умного напоследок — все сказал; довольно. Не могу больше. Не хочу. Четверть часа, минуту — все равно; не хочу. Устал.

Мгновение Курт продолжал сидеть неподвижно, стиснув кулаки и сжав зубы, не имея сил заставить себя шевельнуться или выговорить еще хоть слово; наконец, с напряжением, словно воздух вдруг стал застарелым вязким маслом, протянул руку, ухватившись за стальную стрелку глубоко в ране, и потянул на себя. Бруно качнулся вперед, упав рядом коленом в ту же жидкую побагровевшую землю и перехватив за руку; он дернул плечом, высвободившись.

— Но нельзя же так, — вяло воспротивился подопечный, — даже не попытаться… Вот так просто дать истечь кровью…

— Это мое право, Хоффмайер, — болезненно прошипел Ланц. — Не дай Бог окажешься на моем месте — решать будешь за себя сам… Тяни.

Курт промедлил еще миг, собираясь с духом, и рывком дернул болт вверх, выхватив из тела с громким, омерзительным чавканьем, от которого подопечный покривился, а Ланц зашипел, зажмурившись и схватившись за раскрывшуюся рану ладонью, сжав на ней негнущиеся пальцы.