Пастораль с лебедем - [189]
Стоят у забора, каждый в своем огороде. Один, тощая жердина, испуганно мигает: что ты затеял, сынок? А сынок-коротышка, отцу посаженому по пояс, возится с шелковой ниткой — натянет, подергает и снова ее облизывает по-щенячьи своим красным языком, будто в слюне вся сила. И опять как дернет — ветер от нее пошел!
Побросали дела два соседа, за ними следом подбежала жена Глиста — рыхлила в огороде грядку под укроп. Глядь, уже и Тасия выскочила из летней кухни.
— Что ты там колдуешь, Скридонаш? — спрашивает.
— Не видишь, родственник погибает! Покажите, баде… чтоб ему треснуть, этому зубу. Ну, сейчас мы ему!..
Лимбрику согнулся, мыча, в три погибели, сунул в рот шершавый палец: гляди, этот. Скридон зашептал над ниткой, что-то выкрикнул и поплевал трижды крест-накрест.
— Ничего-ничего, сразу как рукой снимет, полегчает.
Соседи переглянулись: никак ворожит? Подбадривают Глиста — держись, родич тебя вмиг излечит. Скридон накинул на зуб шелковую нитку, другой конец обмотал вокруг толстенного кола в заборе, того самого кола, в который впился лезвием новенький топор.
Страдалец Глист только глазами ворочает: «Уж не знахарь ли он, мой сынок?», и кадык его бегает вверх-вниз, словно молит пожалеть. Тасия с женой Филимона разом перекрестились, соседи уважительно покачали головами — ну, чертяка Скридонаш, мастер на все руки!
Скридон тем временем завязал нитку тройным морским узлом (и где успел выучиться, бывший пехотинец?), трижды поплевал на него и говорит:
— Ну, батька, теперь не дергайся. И не смотри, закрой глаза покрепче. Зажмурься… Я в темноте лечу, а до ночи долго ждать.
Самый безучастный ко всему — топор… Торчит себе, поблескивая новеньким отточенным лезвием. Но вот и до него черед дошел, Патику выдернул его из кола, взгромоздился на плетень, оседлал верхом и командует:
— Закрой глаза, закрой, говорю! Или платком завязать, как бабе? Да не дергайся, герой! Ты что, лошадь на кузне?
Глист зажмурился, а Скридон вдруг ка-а-ак шарахнет обухом по забору! Прямо по тому колу, с которого тянулась пуповиной к Филимонову зубу шелковая витая ниточка. Лимбрику, бедняга, взвыл не своим голосом и рухнул на грядку. Он не мог, конечно, зажмуриться так, чтоб совсем уж ничего не видеть. Если тебе твердят одно и то же: «Закрой глаза да закрой глаза», невольно прищуришься подглядеть в щелку.
Болтается больной зуб на ниточке, все утешают Филимона, тот плюется и чертыхается. Скридон сидит верхом на плетне, петух петухом! Хохочет, поигрывая топором — ну как? Скажешь, не вылечил?
Вот вам и Скридон Клещ-Кирпидин. Обухом топора выдергивает гнилые зубы… Ах, почему Клещ? Да кто его знает… Спросите у мальчишек, если услышите дразнилку-считалочку.
2
Теперь можете себе представить, что творилось в клубе. Молчит Кирпидин или выступает, встанет или садится — «ха-ха-ха-ха», «хо-хо-хо-хо!», будто не односельчанину рога наставили, а самому султану турецкому. Да еще «вещественное доказательство», пехотный ремень королевской армии, взовьется в воздухе, сверкая начищенной пряжкой, словно желтый змей, и снова: «Ох-хо-хо!», «Хи-хи…», «Ой, не могу-у-у!».
Судья с прокурором и двое из районной милиции переглядывались: «Чего они покатываются? Мы их к порядку призываем, а в ответ — гогот. И подсудимый хорош, не то спятил, не то дурачка из себя строит».
Издавна крестьянин судов да законников сторонится, пятится от них, как теленок от лужицы крови. А у этого, смотри-ка, ни к властям уважения, ни опаски — душа нараспашку. Устроил представление, кроет всех подряд почем зря: с женой ругнется, свидетеля пошлет куда подальше, а то и обвинителя обвиняет, будто ему сам черт не брат. Может, у Патику не все дома? Заморгает вдруг растерянно, скорчит невинную рожу и тут же лукаво подмигивает кому-нибудь в зале — не бойсь, мол, не в таких переделках бывали, за понюх не пропадем.
Прокурор забеспокоился — сорвется мероприятие. Не зря же они всем составом суда прибыли в эту дыру, на место происшествия. Понятно, с воспитательными целями, чтобы люди в толк взяли: новая власть установилась прочно и надолго. Местные крестьяне-единоличники не больно-то подкованы в вопросе о социальных реформах. Советская власть года три-четыре как пришла, о переменах здесь, что называется, краем уха слыхали. Глухомань лесная, живут по старинке — «до бога высоко, до царя далеко». Где-то он обретается, должно быть, ЗАКОН, да попробуй к нам доберись! Пока оттуда, сверху, из городов столичных, уездов и волостей, прикатят по рытвинам да ухабам в нашу непролазную глушь, хе-хе, пока доползут законы до этих чертовых куличек, петлястых тропинок и тупиков — мы уже, с божьей помощью, в ящик сыграем!
Дороги дорогами, а сколько, бывало, нарывались они на разных пройдох, мастеров пустить пыль в глаза самой Фемиде? Взять того же Володимира Добрея, агента по хлебопоставкам. Хе-хе, навидались крестьяне таких умельцев-лихачей — вертят законами, что оладьями на сковородке!
Ну, раз всякая метла по-своему метет, то и они, крестьяне, в свою очередь… «Давайте, братцы, старых обычаев держаться, оно надежней. Деды-прадеды на зубок их испробовали и нам передали: «годится, ребята». Видишь, к примеру, у бабы спина раззуделась или что пониже — не трожь законы-конституции, а возьми ремешок и помоги страдалице. Чем плох Скридонов ремень с пряжкой? Самое верное дело… Ах, мало тебе, милая? Тогда давай голову промеж ног! Кто перед тобой, мужчина, черт возьми, или овсяная каша?! Сейчас постелю тебе на гладкую спинку синий-пресиний матрасик, походи так немного, слива моя палая.
В книгу одного из ведущих прозаиков Молдавии вошли повести — «Элегия для Анны-Марии», «На исходе четвертого дня», «Набросок на снегу», «Алба, отчинка моя…» и роман «Сказка про белого бычка и пепельного пуделя». Все эти произведения объединены прежде всего географией: их действие происходит в молдавской деревне. В книге представлен точный облик современного молдавского села.
В повести Василе Василаке «На исходе четвертого дня» соединяются противоположные события человеческой жизни – приготовления к похоронам и свадебный сговор. Трагическое и драматическое неожиданно превращается в смешное и комическое, серьезность тона подрывается иронией, правда уступает место гипотезе, предположению, приблизительной оценке поступков. Создается впечатление, что на похоронах разыгрывается карнавал, что в конце концов автор снимает одну за другой все маски с мертвеца. Есть что-то цирковое в атмосфер «повести, герои надели маски, смеющиеся и одновременно плачущие.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Восточная Анатолия. Место, где свято чтут традиции предков. Здесь произошло страшное – над Мерьем было совершено насилие. И что еще ужаснее – по местным законам чести девушка должна совершить самоубийство, чтобы смыть позор с семьи. Ей всего пятнадцать лет, и она хочет жить. «Бог рождает женщинами только тех, кого хочет покарать», – думает Мерьем. Ее дядя поручает своему сыну Джемалю отвезти Мерьем подальше от дома, в Стамбул, и там убить. В этой истории каждый герой столкнется с мучительным выбором: следовать традициям или здравому смыслу, покориться судьбе или до конца бороться за свое счастье.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.