Пастораль с лебедем - [190]
Ах, и сродники на помощь подоспели — сестры, братья, целый выводок? Тогда кричишь во всю глотку: «Вам чего, звал кто? Я в чужие дела нос не сую. А-а, хотите домой забрать… Вот ваше сокровище, со всеми потрохами, сами держите в хомуте, у меня брыкается, бешеная! И троих сопляков не забудьте прихватить. Забирай, милая, утешайся, на прощанье и веночек тебе на голову напялю — катитесь на все четыре стороны, черт меня попутал лезть в эту петлю!..»
Вырвалась растрепанная жертва из рук мужа-изверга и дай бог ноги к отцу-матери под крылышко. В родном доме, откуда выдавали ее замуж по обряду, с музыкой и танцами, со слезами и причетами, — здесь она плачет в три ручья уже не понарошку, клянется-божится, пусть у нее ноги поотсыхают, да лучше в пруду утопится, на суку удавится, но к мучителю под кров вовек не вернется!
Проходит неделя-другая, и стоишь ты, злыдень и тиран, стоишь, как теленок, у ворот своей суженой. Мнешь в руках шапку перед родителями, вздыхаешь, словно вторым заходом надумал свататься. «Прощения прошу, отец, простите и вы, мама. А только она виновата, Тудосия ваша. Какая муха ее укусила, не знаю. Не с той ноги утром встала и давай честить: «Неряха, говорит, неумытая твоя рожа! Слюнявый ты каплун! Жизнь свою я загубила, мать пречистая. Отравой его опоить, что ли? Сил моих, говорит, больше нет!..» Сердце же кипит такое слушать, ой-богу. Понятно, и я взвился: «А ну, давай поучу, как надо жене мужа своего величать-почитать… Отравы захотела, да?» Тут не стерпел я, ремень выхватил… Да кто бы стерпел, скажите на милость?!»
В те далекие дни родители смотрели на зятя, как нынче судья на обвиняемого. Просит он голосом тихим, взор в землю вперил, потупился — как есть, кается зятек. Но и дочь у них нравная, еще тот подарочек! Переглянулись мать с отцом… Кто знает, так ли уж чинно-мирно сами они в молодые годы живали?
Хмурится глава семейства: «Ответь, доченька, с кем ты троих детей родила и вынянчила? Со слюнявым? Или с их отцом родным? С неряхой или со своим мужем венчанным? Не совестно людям на глаза казаться? Хату бросила, гнездо свое зоришь… Вот тебе бог, дочка, а вот порог. Живо забирай детей и марш отсюда, срам по селу шататься, не бездомная. А то возьму сейчас палку да обоих сей миг выдеру, бесстыжие!»
Было так во времена Соломоновы, и после, в святой Византии, где по евангельским прописям судили-рядили, за провинности клали наказание. И когда турки хозяйничать пришли в Византийский град, закон не переменился. Потому, плачь не плачь, бредет восвояси из отчего дома зареванная беглая жена с тремя мальцами — путь ей лежит на другой конец села, под мужнюю крышу, в дом суженого.
Теперь же, в сельском клубе, Кирпидинова Тасия, хоть убей, и слышать не желает о каком-то там суженом. У обоих ни родителей нет, ни детей, ни опекунов-поручителей, и по новому закону всякий волен выбирать себе «судьбу», как заблагорассудится. Вот он, Закон, самолично прибыл в лесную глубинку, засвидетельствовать почтение уважаемым кодрянам. Фемида недовольно хмурила брови: «Ай-я-яй, как некрасиво. И несправедливо, скажу я вам… Да, нехорошо любящим так себя вести. Ну-ну-ну!» И пальчиком грозит раз, другой… а это значит: посидеть тебе годик-другой, мил человек, поглядеть на небо в клеточку — вернешься к супруге как шелковый. Баде Кирпидин аккурат ткнулся носом в ее перст грозящий: зачем рукам волю дал, милок? Жена тебе не батрачонок-дармоед, каким ты сам был у Глистуна, того избавителя, что выменял маленького Скридонаша на мешок муки.
Село слушало прокурора… Выступал он долго, переспрашивал, доходчиво ли говорит. Очень ему хотелось вразумить этих забитых, непросвещенных людей, чтобы наконец-то в их душах пустили свои ростки гуманные, а не варварские начала бытия.
Речь его, слово в слово, переводила учительница молдавского языка. Слушали прокурора, слушали… До чего похожи его слова на отцовские увещевания дочери-беглянке! Соглашались: «Да, умный человек, много знает. Хорошо говорит товарищ прокурор. Что уж мы, совсем темные? Женщина, она, конечно, тоже человек. У самих дочери растут… Ну, а как быть, ежели троих детей народили, а семья не клеится? Нет жизни с твоей ненаглядной, хоть топись. Что будет с тремя огольцами? Они же твои, чума их забери! Сидишь так, клянешь все на свете, и вдруг подкатит ком к горлу, глядь, даже слеза прошибла — твои же они, дьяволята, твои, не подзаборные… Теперь, значит, воля вольная, живешь «до схочу», а не схочешь — повернулся, и был таков. Куда же детей-то, как рассудит товарищ прокурор? В приют сдать, для облегчения жизни?»
Перед малолетками порой и нехристь не устоит, самый злодей отпетый, и тот душой оттает. А этих двоих, Кирпидина с Тасией, что удержит? Как им не лаяться друг на друга, если детишками судьба обделила? Да еще агент в огороде козлом скачет…
Кирпидин, конечно, тоже хорош жук. Кто его знает, правду сказал про агента или так наплел, для отвода глаз. Квитанции-то, как ни крути, подпорченные. Может, и Тасия не соврала: почуял Патику, чем это пахнет, и надавал жинке тумаков, прошелся ремнем для острастки, чтоб сор из избы не выносила.
В книгу одного из ведущих прозаиков Молдавии вошли повести — «Элегия для Анны-Марии», «На исходе четвертого дня», «Набросок на снегу», «Алба, отчинка моя…» и роман «Сказка про белого бычка и пепельного пуделя». Все эти произведения объединены прежде всего географией: их действие происходит в молдавской деревне. В книге представлен точный облик современного молдавского села.
В повести Василе Василаке «На исходе четвертого дня» соединяются противоположные события человеческой жизни – приготовления к похоронам и свадебный сговор. Трагическое и драматическое неожиданно превращается в смешное и комическое, серьезность тона подрывается иронией, правда уступает место гипотезе, предположению, приблизительной оценке поступков. Создается впечатление, что на похоронах разыгрывается карнавал, что в конце концов автор снимает одну за другой все маски с мертвеца. Есть что-то цирковое в атмосфер «повести, герои надели маски, смеющиеся и одновременно плачущие.
Если в двух словах, то «желание исчезнуть» — это то, как я понимаю войну.
С Вивиан Картер хватит! Ее достало, что все в школе их маленького городка считают, что мальчишкам из футбольной команды позволено все. Она больше не хочет мириться с сексистскими шутками и домогательствами в коридорах. Но больше всего ей надоело подчиняться глупым и бессмысленным правилам. Вдохновившись бунтарской юностью своей мамы, Вивиан создает феминистские брошюры и анонимно распространяет их среди учеников школы. То, что задумывалось просто как способ выпустить пар, неожиданно находит отклик у многих девчонок в школе.
Эта книга о жизни, о том, с чем мы сталкиваемся каждый день. Лаконичные рассказы о радостях и печалях, встречах и расставаниях, любви и ненависти, дружбе и предательстве, вере и неверии, безрассудстве и расчетливости, жизни и смерти. Каждый рассказ заставит читателя задуматься и сделать вывод. Рассказы не имеют ограничения по возрасту.
«Шиза. История одной клички» — дебют в качестве прозаика поэта Юлии Нифонтовой. Героиня повести — студентка художественного училища Янка обнаруживает в себе грозный мистический дар. Это знание, отягощённое неразделённой любовью, выбрасывает её за грань реальности. Янка переживает разнообразные жизненные перипетии и оказывается перед проблемой нравственного выбора.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Рассказ. Случай из моей жизни. Всё происходило в городе Казани, тогда ТАССР, в середине 80-х. Сейчас Республика Татарстан. Некоторые имена и клички изменены. Место действия и год, тоже. Остальное написанное, к моему глубокому сожалению, истинная правда.