Past discontinuous. Фрагменты реставрации - [65]

. Всеобщая форма стоимости – «общее дело всего товарного мира» (Маркс) – возникает как результат отчуждения товара от собственных свойств ради выражения ценности в общем эквиваленте. Вот красноречивый пример, приводимый Сьюзан Бак-Морсс: половина затрат на оплату разработки технического проекта Магнитогорска была компенсирована выручкой от продажи на Запад «Мадонны Альбы» Рафаэля: и то и другое, имея всеобщую форму стоимости, равно успешно переводится в общую им обоим форму стоимости и в третью товарную форму – деньги. В формуле Сьюзан Бак-Морсс, однако, не учитывается символическая стоимость того и другого, не поддающаяся подсчету ценность. В отличие от шедевров Эрмитажа, тайно проданных за границу для финансирования индустриализации в конце 1920-х – начале 1930-х годов, кампания по реализации икон на Западе не увенчалась финансовым успехом. Но продажа Рафаэлей в результате обернулась скандалом и символическими потерями для советского режима, тогда как капитализация икон дала символическую прибыль на ниве культурной дипломатии и «мягкой силы» благодаря постепенному признанию русского средневекового искусства в составе мирового художественного наследия, а советского режима – в качестве его, этого наследия, просвещенного покровителя[286].

О революции чувств и модернистской музеефикации

При описанном выше сценарии наследования революционное насилие превозмогается насилием централизованного государственного порядка, символическим режимом реставрации в широком смысле, в котором сочетаются несочетаемые отношения «обдирания», «утилизации» и символической капитализации. Тогда как революционер-авангардист отрицает прошлое и вместо музеев предлагает любителям искусства получать «живейшие представления» об искусстве, созерцая «порошки», оставшиеся от сожжения шедевров в крематории[287], его оппонент – модернист предлагает другую стратегию: не уничтожать музей, а придумать и построить его заново, с самого начала, расчистив территорию и воссоздав прошлое новыми средствами, from scratch. Именно в этом сдвоенном процессе – расчистки и застройки с нуля – заключается переоценка ценностей в ходе термидора: прошлое сносится до основания, но не ради освобождения современности, которой, как утверждает революционный авангард, «ничего не нужно кроме того, что ей принадлежит ‹…› что вырастет на ее плечах», но ради нового переустроения прошлого на новый лад, с точки зрения его полезности или иного рода интереса для настоящего[288]. О том, какой из этих двух подходов следует считать более авангардистским, можно спорить. Однако невозможно отрицать сходство между модернистским методом художественно-исторической институционализации (снести и построить с нуля) и методом реставрации – «расчистки» старинных икон, который практиковался в круге Грабаря (см. далее).

Модернистская музеефикация заявляет о своей революционной миссии спасения и сохранения; для этой цели ландшафт прошлого расчищается и затем застраивается институциями нового режима, которые занимаются селекцией руин, снося все лишнее и отправляя все пригодное для использования или для выгодной реализации, снабдив соответствующими этикетками и ценниками. Жест модернистской музеефикации содержит в себе не столько и не только отрицание прошлого, сколько изобретение нового, в том числе институциональные и социальные нововведения, которые позволяют реставрировать прошлое в новом духе, «ре-/ин-стаурировать» модернистскую версию прошлого на месте отмененной истории. Именно жестом модерниста создается невозможный, казалось бы, синтез между отрицанием и утверждением, между радикальной отменой прошлого и его пропагандой, между деструкцией и охраной[289].

Совсем не случайно с самых первых дней советской власти функции охраны художественных памятников прошлого оказались в руках мирискусников-реставраторов и практически полностью совпали с интересами и практиками реставрации. Не случайно именно реставрационные мастерские Игоря Грабаря при Наркомпросе стали тем центром, откуда режим, нигилистический и по отношению к истории, и по отношению к ценностям вообще, вел ударное завоевание прошлого под лозунгами его изучения и охраны. В революционной России «все проходит под лозунгом ремонта»: это знаменитое высказывание Беньямина суммирует in nuce революционное значение реставрации. Restauratio или re-instauratio, повторная инстаурация, охватывает собой область прошлого наряду со всеми другими сторонами общественной жизни, как область «ремонта» в широком понимании. В число таких «ремонтов» входит и работа по инстаурации и институционализации коллективной памяти, по преодолению в интересах режима разрушительных эффектов первоначального отказа от наследства и превращение прошлого в модернистский и модернизирующий «культ памятника». Именно на поприще создания культурной политики, соответствующих учреждений, регламентов и объектов охраны исторических памятников и развернулась активность Игоря Грабаря по созданию национальной памяти для безнациональной (интернациональной) и беспамятной республики Советов, которая, действуя декретами и прямым вооруженным насилием, уже отказалась от своей истории как от нежелательного наследства и от наследства вообще, отменив его составляющие – ценности как таковые и способы трансмиссии ценности, то есть традицию. В том числе – и даже с особенным тщанием – и традицию, и ценности в деле изучения, музеефикации и культивирования прошлого в форме исторических памятников.