Past discontinuous. Фрагменты реставрации - [64]

В этой эстафете советская власть получила икону в таком множественном, неопределенном состоянии – с одной стороны, как реликвию глубоко враждебного культа, с другой – как уже состоявшийся исторический и эстетический объект, фетиш с потенциальной полезностью в качестве музейного экспоната, но при этом с заведомо вредным содержанием. Поэтому здесь поступали с иконой подобно тому, как сын мельника – с котом: сначала отрицали, потом обдирали для реализации, а затем капитализировали, превращая в сокровище культуры и источник международного престижа, в соответствии с Марксовой теорией образования всеобщей формы стоимости, то есть когда выяснилось, что святыни можно продать и получить в обмен необходимые в хозяйстве деньги[278]. Коммерциализация иконы на международном художественном рынке произошла усилиями советского режима, которому, казалось бы, были одинаково безразличны и даже враждебны и религиозные традиции, и законы рынка, и духовная история иконы, и ее эстетические достоинства. Такого рода «обдирание» с последующей капитализацией имело место в советской истории несколько раз: в ходе революционных экспроприаций, когда утраты культурных ценностей немедленно компенсировались одновременным расширением и обогащением музейных фондов; в ходе уже упомянутых сталинских распродаж, когда состоялся (или не состоялся в полной мере, но ожидался) обмен неощутимой духовной ценности сокровищ на ощутимые ценности индустриализации[279]; или в бесконечных перипетиях вокруг послевоенных репараций, при попытке возместить «натурой» понесенный ущерб в области исторических и художественных памятников и найти ему эквивалентное выражение (например, оценив новгородскую Софию в сумму, соответствующую «стоимости» Кельнского собора, или выразив стоимость Пергамского алтаря в миллионах долларов)[280].

Реституция «натурой» подразумевает изобретение эквивалента, общего для выражения потребительной и меновой стоимости, с одной стороны, и духовной ценности – с другой. По правилам оценки ущерба, утраты зданий и сооружений после войны считали в кубометрах, а ущерб живописному полотну – в стоимости художественного материала и предполагаемого времени труда, необходимого для его воссоздания[281]. Однако астрономическая сумма, в которой оценивался Пергамский алтарь, вряд ли отражала количество вложенного в древности рабского труда или труда почти дармовой рабочей силы, необходимой для его воссоздания. «Идеологическое содержание», то есть духовная ценность, давало право запрашивать конкретные суммы за то, что, по утверждению жалобщиков, в принципе не могло быть компенсировано, потому что не имело цены[282].

Сложилось так, что Игорь Эммануилович Грабарь находился в центре событий в каждый из этих трех диалектических моментов, сыграв решающую роль как эксперт и как организатор культурного производства и производства стоимости и в актах «обдирания», и в актах утилизации, и в актах символической капитализации исторических артефактов в качестве художественно-исторических памятников. Он играл роль при экспроприациях церковной собственности и собственности частных коллекционеров после революции (стадия «обдирания»); он конципировал систему охраны и изучения памятников древнерусского искусства (то есть тех самых коллекций, а также икон, монастырей, стенных росписей и церковной утвари) в качестве области науки, просвещения и образования под эгидой Наркомпроса (стадия «утилизации»); он участвовал в кампании по «разыкониванию» (советский термин), то есть по коммерческой подготовке икон к продаже. Именно ему принадлежал план продвижения («муссирования», как он выразился) древнерусской иконы в среде западной академической и музейной элиты и среди меценатов-коллекционеров, которые приняли икону в качестве уникального историко-художественного феномена, достойного самых престижных музеев мира. Благодаря его муссированию – то есть промоции, созданию интереса к товару – это приятие состоялось как раз в то время, когда сталинский режим расправлялся с церковью, с ее достоянием и с верующими, и на Западе среди поклонников русской иконы об этом было широко известно. Он сыграл ведущую роль при составлении программы иконной выставки в Западной Европе и Америке в начале 1930-х, ради чего подверглось разгрому собрание русских икон в Историческом музее после ареста ее хранителя Александра Анисимова. Иконы, отобранные для выставки и реализации, вернулись назад непроданными – что дает некоторое основание говорить, что Грабарь тем самым участвовал в их спасении, а не разбазаривании – однако ни сама коллекция уже никогда не вернулась в Исторический музей, ни ее собиратель Анисимов не возвратился из Соловков, откуда некоторое время спустя был отправлен на Беломорканал, а затем и в Сандармох на расстрел[283].

Елена Осокина пишет о превращениях религиозного артефакта в эстетический объект, а затем в товар как о парадоксе истории[284]. Возможно, впрочем, что такого рода превращения ценности и идентичности вещей не парадоксальны, но вполне отвечают товарной форме, которую религиозная реликвия приобрела стараниями большевиков, и всеобщей форме стоимости по Марксу