Past discontinuous. Фрагменты реставрации - [58]
И вообще, о чем идет речь в политэкономии социализма, в учении, основанном на желании дописать и переписать Маркса, – о «ценности» или о «стоимости»? Спор о том, какой из этих синонимов выбрать для соответствующего перевода Марксовых терминов, начавшись в конце XIX века, продолжается до сих пор. Советская экономическая мысль получила свои особенности отчасти в результате того, что в каноническом издании «Капитала» для перевода Марксова Wert после ожесточенных споров выбрали «стоимость». По существу, проблема заключалась не в предпочтении слова, а в невозможности создать теорию ценообразования в анализе социалистического общества, в котором был практически отменен закон стоимости и запрещены – или игнорировались в реальности – рыночные отношения, конкуренция и образование цен в зависимости от спроса[240].
Между тем у «легальных марксистов» – тех самых, которых Ленин в 1897 году критиковал за то, что не отказываются от наследства русской демократии, – мы находим попытку теории некапиталистической экономики, отличной от большевистской. Здесь сохраняют различие между ценностью и (трудовой) стоимостью. С учетом такого различия в марксистскую политэкономию можно было бы вписать и культурно-исторические памятники, ценность которых, подобно ценностям даров природы – ветра, воды, производится не трудом, но нематериальным потреблением. Так, в учении забытого было, но в последнее время ставшего вновь актуальным экономиста-социалиста М. И. Туган-Барановского стоимость и ценность – две основополагающие логические категории экономической науки, противоположные друг другу понятия, два полюса, между которыми заключена «хозяйственная деятельность»: полюс стоимости, то есть «затраты» хозяйственных средств для достижения цели, и полюс ценности, то есть собственно цель, или «получка», материальная и символическая прибыль[241]. И то и другое суть формы субъектности человека в хозяйственной деятельности, с той разницей, что с точки зрения стоимости человек выступает в качестве активной инстанции, вкладывая «затрату», а с точки зрения ценности – пассивной, как получатель «пользы». Категория ценности, пишет Туган-Барановский, – это «не что иное, как одна из форм категории воли. Как можем мы отличить ценное от неценного? Только по реакции нашей воли ‹…› Ценные предметы суть те, которые мы желаем»[242]. Русский разговорный язык отличает ценности от стоимости, говорит Туган-Барановский, но марксистов-ленинцев подводит слабое знание иностранных языков: переводчики «Капитала» не отличают немецкого Wert от Kosten или английского value от costs[243]. Кроме того, русские плохо знакомы с Кантом, который вводит еще и третью категорию:
В царстве целей все имеет или цену, или верховное достоинство (Würde). Что имеет цену, то может быть заменено чем-либо другим как эквивалентом; но то, что стоит выше всякой цены и, следовательно, не допускает никакого эквивалента, то обладает верховным достоинством… И эту верховную ценность имеет, по Канту, единственно «нравственность и человечество, поскольку оно способно к таковой»[244].
Легальный марксизм с его полюсами ценности и стоимости был заклеймен Бухариным в качестве «теоретического примиренчества», сам Туган-Барановский охарактеризован Лениным как «кадетский профессор», а «Большая советская энциклопедия» впоследствии, ссылаясь на Ленина, описала его попытки как
идейно-политическое течение части передовой российской буржуазии, пытавшейся использовать для обоснования развития капитализма в России отдельные положения экономического учения Маркса[245].
В чем конфликт интерпретаций с точки зрения значения этих слов? В обыденном языке «стоимость» – это всегда необходимая затрата чего-то одного для получения чего-то другого, например сырья для производства продукта; «ценность» – это важность и значимость чего-то для кого-то, с точки зрения кого-то или в интересах кого-то/чего-то, одного или многих. С точки зрения марксистов-ленинцев, теория ценности не имела поэтому объективного основания и отражала лишь субъективный фактор в образовании цены, основанный на приоритете потребления, а не производства. С точки зрения марксистов-либералов, наоборот, левая теория стоимости содержала в себе экономическую редукцию и не охватывала своим значением значимость тех вещей, ценность которых не связана с трудовыми затратами. В ленинской интерпретации учения Маркса все то, что не связано с производством, по необходимости относится к надстройке, а надстройка со всеми своими ценностями понимается как идеология, то есть ложное сознание со своими фетишами, которые подлежат демистификации. Отстаивая «ценности», либеральный экономист включал в теорию Маркса наряду с иными духовными ценностями именно то, что Ленин назвал «наследством», то есть то самое, от чего «мы», то есть большевики, программатически «отказываемся»
