Past discontinuous. Фрагменты реставрации - [131]

.

В результате такой критики с материалистической точки зрения от «окрошки формализма» мало что остается:

В плоскости научных исследований марксизм ‹…› ставит себе вопросы более глубокого значения: какому порядку чувств отвечает данная форма художественного произведения во всех ее особенностях? Какова социальная обусловленность этих мыслей и чувств? Какое место в историческом развитии общества, класса они занимают? И далее: каковы элементы литературного наследства, пошедшие на выработку новой формы? Под влиянием каких исторических толчков новые комплексы мыслей и чувств пробили скорлупу, отделяющую их от сферы поэтического сознания?[640]

Троцкий обвиняет Шкловского в отрыве теории от социальной и классовой реальности и в отсутствии исторического подхода. Этот последний тезис против формализма пережил и Троцкого, и Шкловского и дожил до наших дней, закрепившись в арсенале марксистской критики:

Картина реальной литературной истории и реального изменения у формалистов остается проблематичной: когда всю историю понимают как результат действия одного-единственного механизма, история вновь превращается в синхронию, а само время – в своего рода неисторическое, относительно механическое повторение[641].

Историко-материалистическое объяснение подразумевает строгую преемственность нового по отношению к старому и «выработку» нового из «литературного наследства» «старого». «Каждый класс стремится в высшей мере использовать материальное и духовное наследство другого класса… Новый класс не начинает творить всю культуру сначала», продолжает Троцкий, он занимается «утилизацией подержанного гардероба веков», без чего «в историческом процессе не было бы вообще движения вперед»[642]. Материал, стало быть, – это «тесный мир классового общества», а форма – это «гардероб», и рабочий класс – рачительный хозяин, войдя во владение и обладая ограниченным воображением, перелицовывает полученное.

Возьмем еще более близкую аналогию: то обстоятельство, что в теоретическое сознание Шкловского крепко проникли критические приемы греческих софистов, чистых формалистов своего времени, нимало не изменяет того факта, что сам Шкловский – весьма живописный продукт определенной социальной среды и определенного времени[643].

И Троцкий, и Шкловский, каждый по-своему, оба являются «живописными продуктами» секуляризованной еврейской среды своего времени, поэтому вопрос о традиции имеет значение и для того и для другого, тем более что от религиозного понимания традиции оба они ушли каждый в свою революцию. Для Троцкого это, как кажется, не составляет проблемы: точно так же, как ортодоксальный еврей всем своим существом и во всех своих проявлениях принадлежит библейской традиции, точно так же и революционер принадлежит традиции революционной. Революционная традиция полностью отвечает за его идентичность. Футуристы, наоборот, «…прекрасны в неуклонной измене своему прошлому», как писал Хлебников; Шкловский же проницательно заметил в «Ходе коня», что футуристы сделали большую ошибку, когда пошли на сотрудничество с Наркомпросом, приписав ту же самую «измену прошлому» и социальной революции в исполнении большевиков[644]. И действительно, в отличие от «футуристов», марксисты «жили традициями революций и в своей практике, и в теории»:

Мы, марксисты, всегда жили в традиции и от этого не переставали быть революционерами. Традиции Парижской Коммуны разрабатывались и переживались нами еще до первой нашей революции. Потом к ним прибавились традиции 1905 года, которыми мы питались, подготовляясь ко второй революции ‹…› В области теории и мы через Маркса опирались на Гегеля и на классиков английской экономики. ‹…› Из мира, который мы отрицали теоретически и подкапывали практически, мы вошли в мир, с которым мы заранее освоились, как с традицией и как с предвидением[645].

Свободен от проблемы (литературной) традиции и рабочий класс, поскольку

он вовсе не в тисках ее. Он не знает старой литературы, ему нужно только приобщиться к ней, ему нужно овладеть еще Пушкиным, впитать его в себя – и уже тем самым преодолеть его[646].

Утилитарное, в духе экономической теологии удовлетворения потребностей, значение старой культуры для нового класса: она воображается как объект удовлетворения самой простой потребности живого организма в еде: овладеть, впитать, отбросить.

У большевиков – «определенность и простота задачи»; у них – «связное сознание коммунистов», а у Шкловского – «осколки жизни»[647]: для Шкловского, не отмеченного благодатью «связного сознания», традиция представляет проблему, которая требует решения: как именно происходит трансмиссия ценностей во времени и как мы должны относиться к такого рода трансферу символического богатства? Такими вопросами задавался не один современник – подобно Шкловскому и Троцкому, отпавший от традиции еврей[648]. Как для Шкловского, так и для Вальтера Беньямина традиция – это не данность, но трудноразрешимая проблема, особенно если рассматривать ее как историю бесконечного накопления – по рецепту Троцкого, «перелицовки» с последующим «овладением» и «впитыванием» – культурных сокровищ.