Past discontinuous. Фрагменты реставрации - [125]

Техника и методика реставрации являет собой доказательство того, что абсурдность такой логики лишь кажущаяся. Когда в глобальном экономическом порядке нет альтернативы, конструкция, деконструкция и реконструкция уподобляются друг другу, поскольку опираются на одни и те же приемы анализа. В тотальной инсталляции критический аппарат не противоречит аппарату истеблишмента, когда аналитические процедуры используются не критически, то есть не деконструктивно, но, наоборот, в целях усовершенствования техники и эффективности конструкции и реконструкции. В этом свете «абсурдная логика» капитализма, который умеет обращать в свою пользу объявленную против него войну и извлекать прибыль из того, что несет ему разрушение, – такая логика перестает быть абсурдной. Современность, будь то «жесткая» модерность сталинских стоимостей или «жидкая» модерность «вегетарианских времен» с их сентиментальными ценностями и ностальгией – это всегда война против времени, успех в которой зависит от способности критически понять время и нейтрализовать его разрушительные силы, противопоставив им техники производства тотальностей, в том числе воображаемых тотальностей «оптимальной даты», «оптимального образа», «перспективы», «вида», «небесной линии» и пр. Критический дух укрощается, когда аргументы критического анализа нейтрализуются и приспосабливаются в качестве социальных и политических технологий ради аффирмативности, креативности и тому подобных ценностей «когнитивного капитализма». И тогда

генеалогия возвращается к тем трем модальностям истории, которые Ницше распознал в 1974 году. Она возвращается к ним, несмотря на возражения, выдвинутые Ницше во имя утвердительных и творческих сил жизни. Но они (модальности) подвергаются метаморфозу; культ памятников превращается в свою пародию; почитание преемственности с прошлым – в системную диссоциацию; критика исторической несправедливости прошлого от лица человеческой правды нынешнего дня оборачивается разрушением субъекта, который утверждает знание, используя для этого силы несправедливости, неотъемлемо присущие собственно воле к знанию[625].

Эпилог: реставрация и насилие

Революция оставила на своем попечении музеи и дворцы, с которыми неизвестно что делать. Картина Эйзенштейна – первое разумное использование Зимнего дворца. Он уничтожил его[626].

Зачем мы сохраняем вещи, зачем придаем им статус ценности, храним в музеях и семейных архивах, коллекционируем и окружаем культом, изучаем в качестве исторических памятников, посещаем в качестве достопримечательностей и пр.? На этот вопрос можно ответить так, как египетский бог Тевт в платоновском диалоге «Федр» ответил мудрому царю на вопрос, зачем тот изобрел письмо и счет: «для памяти и мудрости». Как известно, царь на это возражает, что Тевт изобрел тем самым, наоборот, способ хранения забвения, поверхностного знания, «припоминания и мнимомудрости».

Парадокс письма-фармакона распространяется и на памятники истории и культуры, то есть на все, что мы собирательно называем наследием. Эти средства для записывания и отсчета времени суть по своей структуре мифограммы Леруа-Гурана, которые выносят память наружу и закрепляют в формах монументов, сооружений, живописи и скульптуры, садов и парков и пр., в материальности которых многочисленными актами реставрации наносятся, стираются и снова наносятся записи и перезаписи прошлого. Параллельно политическим и социальным изменениям модерности такими носителями становились древности – антикварные объекты и предметы коллекционирования эрудитов; затем – исторические и художественно-исторические памятники, составлявшие предмет академического и музейного знания; затем – культурное наследие и достопримечательности – объект массовых движений охраны старины, туристического потребления и индустрии развлечений, которые служили символами коллективной идентификации в ритуалах духовного потребления «текучей модерности» и позднекапиталистической глобализации.

Мифограмма содержит в себе как зрение, так и жест, она закрепляет не только образ того, что предполагается к запоминанию, но и тот способ, посредством которого она запоминает события и лица. Техника коллективной памяти в ее изменении во времени в своей основе чрезвычайно проста. Она представляет собой бесконечное вращение одних и тех же циклов: деструкции и реконструкции, сноса и воссоздания, постоянные усилия по стиранию написанного и писанию по расчищенной поверхности новой истории. Деструкция сопровождает человека модерности в форме мировых войн, империалистических захватов, массового террора, массового голода, глобальной индустриализации и т. д. Однако и оппоненты деструкции – охрана памятников и культурно-исторической среды или защита природы – также сопряжены с разрушением и насилием, силой которых утверждается воля к знанию и ценностному суждению. Сам жест выбора объекта для сохранения и защиты – жест стирания и расчистки поверхности для нанесения нового письма – сопряжен с насилием и деструкцией и тем самым составляет собственно мотор в бесконечном круговороте разрушения, восстановления и нового разрушения. Многие задавались вопросом, есть ли вообще у человека модерности – человека отчужденного, рассеянного и фрагментированного его же собственными средствами производства мира и себя самого – способ из этого круга выйти.