Past discontinuous. Фрагменты реставрации - [123]
Начинается это дело с того, что «школьники из Львова продали поделок на 72 рубля и перевели в Фонд… – об этом надо написать в Пионерской правде»[606]. Через пару лет дела идут уже на ином уровне: «Мне важно проникнуть на аукцион Сотби и Кристи и приобретать русские вещи не за свои деньги»[607]. Как человек умный и опытный в аппаратных интригах, Мясников быстро разобрался в особенностях ландшафта, в пространстве между Раисой Горбачевой и Лихачевым, то есть, с одной стороны, между интересами двора и дворцовых интриганов, как отечественных, так и зарубежных – и, с другой, научными и культурными интересами старого академика, которого «надо беречь как знамя»: «Хомут я одел сложный. Капризный старик и волевая женщина. Как вертеться в этом пространстве?»[608] И главное – как защитить Фонд от хищников? Например, от Сороса:
…его политические устремления к «открытому обществу» понятны. Нам надо быть и внимательнее, и бдительнее. Сорос меня не любит и боится. Понимает, что я понимаю его ‹…› Какое-то внутреннее неприятие этого разбогатевшего еврея. Немного поговорили. ‹…› Смутило меня, что крупную сумму [Сорос выделил] на «Мемориал». Промолчал. Разговора не получилось[609].
Или от разнообразных нахлебников из лиц отечественной культуры: на заседаниях правления «что-то не видно деятелей культуры. Громко кричали, а когда дошло до дела, сидят по домам и мастерским, тихо гребут гонорары»[610]. Вообще, «работники культуры» – это
эгоизм, зависть, недоброжелательность, нечистоплотность, отсутствие твердых норм морали и нравственности. Это страшная публика, готовая ради собственного благополучия утопить любого. Порядочные люди среди них – величайшая редкость[611].
Особенно «много шушеры сплотилось около „Культурной инициативы“… Икру жрем, а доярки по брюхо [в навозе ходят] на дойку»[612].
Но из всех «работников культуры» чем дальше, тем все более чуждым становится для него его начальник, глава Фонда культуры академик Лихачев: вечно отсутствующий, вечно выступающий то по телевидению, то в центральной прессе, то за рубежом, тот самый, которого «надо беречь, как знамя».
Старик ‹…› мучается мыслями планетарными ‹…› Саваоф. За облаками. Его мало интересует в чисто реальном плане культура народа. Он ее просто не видит и не знает[613].
Дальше – больше: «Он же – типичный космополит, человек, воображающий, что принадлежит мировой науке. Ему истинно русское не очень дорого»[614]. Опытный идеологический работник, привыкший на лету схватывать мысль, чтобы обличить в ней идейную слабость, он насмешливо конспектирует программную речь «старика» со всеми ее «планетарными мыслями» и идейными противоречиями. За этой речью последует разрыв и увольнение Мясникова из Фонда:
Беспокоит [Лихачева] положение в культуре. Можно разделить экономику, можно разделить оборонный потенциал, но культура неделима. Культура питает всё лучшее, что есть в народе. Культура способна объединить людей. Разъединяет полукультура. Фонд должен найти свое место в движении культуры. Не надо бояться, что он станет элитарным. Элитарность – признак культуры. ‹…› Пушкин может всех объединить. Правда, его стихотворение «Клеветникам России» надо признать ошибочным ‹…› Предложение, чтобы в Фонде проводились «салоны», на которых звучали бы доклады о Шевченко – украинцев, но без политики и без противостояния… Слушается как набор кабинетных мечтаний кабинетного деятеля, далекого от жизни, а тем более действительного состояния культуры[615].
Утверждая, что Лихачеву не дорога культура русского народа, Мясников говорит не только как симпатизант «русской партии», идеями которой он постепенно проникается, но и как представитель нескольких поколений своей семьи, о судьбе которых он стал задумываться, только когда о «ленинщине» и «сталинщине» заговорили в перестройку.
Разговорились вчера о культе личности. Оказывается (sic!), у меня есть свои счеты: расстрелян Василий, брат бабушки в Бахчисарае, сгинули в 30-е годы Владимир, Степан и Валерьян, я с мамой перенес ужас голода 1932–33 гг., угроза ареста в 1952 году[616].
Размышляет он и о своих семейных корнях, видя связь между предками по линии отца – «людьми духовного положения» («дьячки, священники, псаломщики, пономари») – и собственной работой на поприще идеологии[617]. Все это, в конце концов, примиряет атеиста-коммуниста с церковью, в которой он видит более подходящую для русского народа форму идеологической организационной работы по сравнению с партийной. О сносах старинных усадеб и запустении в церквах, о жизни верующих в деревнях он, чья карьера в свое время пострадала от гонителя религии Хрущева, постоянно упоминает в дневниковых записях пензенского периода. Но все это также не вызывает в нем никакой солидарности с Лихачевым – человеком, как и он сам, казалось бы, и «пострадавшим», и верующим.
После ухода из правления Горбачевой Фонд больше не имеет господдержки; обсуждается контракт с президентом австрийской фирмы «Лотто-тотто» на предмет открытия в помещениях Фонда казино; обсуждается проект открытия в его буфете «ресторана фирмы „Маргарита“ с бесплатным питанием сотрудников»
