Past discontinuous. Фрагменты реставрации - [117]
В смысле «среды» Соловки на этих иллюстрациях и открытках представали тем, чем они стали для сотен тысяч советских туристов, массово завозимых или самостоятельно приезжавших для отдыха и познавательного досуга; это и была, казалось бы, та самая атмосфера суровой природы и цветущей духовности, в духе которой редактировали историю Соловков Лихачев и его соавторы в 1960-е. Тем не менее примирения памяти с такой историей все-таки не происходит: Лихачев чертит ручную карту собственных воспоминаний, нанося их на типографику туристической репрезентации, а более развернутые комментарии пишет на оборотной стороне листа или открытки, как на изнанке официального исторического нарратива. Текст на оборотах представляет собой фрагменты, впоследствии переработанные в воспоминаниях. Но чтение их на открытках представляет собой совсем иной опыт восприятия, отрывочность их отвечает реальности работы памяти, которая сглаживается и исчезает в чтении линейного повествования.
Эти открытки можно рассматривать и читать до бесконечности. Например, на одной из них, с видом Сторожевой башни, Лихачев крестиком обозначил незаметное с виду отверстие, которое имело первостепенное значение в жизни лагеря: «Главный и един[ственный] вход. Здесь проверяли пропуска». Тут же точечками обозначена тропа, ведущая к входу:
Здесь шла тропа, по которой я каждый день шел на работу и с работы в кримкабинет (криминологический кабинет) в здание УСЛОНА. Зимой в гололедицу ветром сдувало людей в ров. Ходил с 29 по 31 год: 3 года[581].
Открытки испещрены крестиками и именами: здесь жил один, здесь другой; вот так располагались нары, на этих спал такой-то, а на этих – я, и так далее.
Последняя его поездка на Соловки состоялась в конце 1988 года. После двадцатилетнего отсутствия он отметил, что
оранжево-красного лишайника стало меньше ‹…› на месте Онуфриевского кладбища выросли дома, в том числе и голубой дом на месте расстрелов 1929 г. ‹…› Реставрация подвигалась[582].
Церкви достраивались в духе не так давно открытой исторической наукой деревянной «северной архитектуры», не имевшей ничего общего в реальности с монументальными каменными соловецкими сооружениями. Монастырь предстал «каким-то безличным, нивелированным. Соловки-монастырь, Соловки-лагерь, Соловки-тюрьма еще более отступили в царство забвения». На месте сотен могил, рвов и ям, тысяч трупов установлен памятник, который подтверждает своим присутствием успехи реставрации, поскольку «еще более подчеркивает обезличивание, забвение, стертость прошлого ‹…› помнить прошлое Соловков стало уже некому»[583].
12. Реставрация-рекреация. Материальное наследие и эфемерное прошлое
Об обогащении и облагораживании
В исследовании о дискурсивных стратегиях обоснования ценности объектов, значимость которых не определяется стоимостью затраченного производительного труда – а именно к этой категории относятся предметы культурно-исторического наследия, – его авторы Люк Болтански и Арно Эскерр предлагают сравнить такого рода акты оценивания с процессами обогащения руды в металлургии, в результате которого повышается качество сырья и увеличивается выход полезного продукта, а вместе с тем растут и прибыли. «Обогащением» значительно повышается ценность такого объекта в глазах потребителя, который ориентируется на экспертное мнение, оценивая то или иное в соответствии с диктуемой ему той или иной «логикой конвенций»[584]. Обогащение материальности артефакта достигается за счет нарративной компоненты, которая, подобно патине, как нечто одноприродное материальной вещи, как бы наслаивается на его поверхность и создает вокруг него ауру исторической значимости, этической и эстетической ценности, пробуждает желания и интенции, мотивирует гражданские чувства и мобилизует организованную деятельность; пробуждает к жизни элементы гражданской религии – аффекты местного патриотизма, дискурсы исторической идентичности, коллективной памяти и пр.
Еще в конце 90-х при обсуждении планов реновации Музея современного искусства в Нью-Йорке (MOMA) об ауре как решающем факторе повышения ценности (то есть, в сущности, этого самого «обогащения») говорил Рем Колхас[585]. С вопросом о том, как придать МОМА еще более высокую символическую стоимость в качестве крупнейшего в мире хранителя и распорядителя сокровищ модернизма, к Колхасу обратились как к архитектору, но он заговорил совсем о другом. Он назвал самым выдающимся достоинством МОМА его собственные фирменные стратегии по «менеджменту ауры». Именно они, а не архитектура главного здания, составляют отличительную значимость, фактор ценности (value) МОМА.
Я считаю, эта аура возникла в результате операций отбора, операций селекции, операций пропаганды и уже с самого начала, уже на стадии предварительных исследований в 1930-е годы, операций по манипулированию средствами массовой информации. ‹…› Понятно, что мощь ауры прямо зависит от эффективности манипуляций.
