Past discontinuous. Фрагменты реставрации - [116]

.

Садово-парковая архитектура – идеал реставрации в лучшем смысле слова: там прошлое само прорастает в настоящее и само отмирает естественным образом, продолжаясь в потомстве под присмотром мудрого садовника. Не антагонистическая в самом своем существе диалектика, не терроризм революционной диалектики в ее марксистско-ленинском толковании, но естественная смена родственного родственным: так в идеальной надстройке духовности над грубым материализмом разрушающей прошлое реставрации обретается память-жалость, память-«прилелеянность». Так возникает подобие истории, полностью свободной от насилия; здесь все растет и отмирает само собой, «то же самое» воспроизводится в мирном сосуществовании «разного» (опять же, как в союзе сосенки с ольхой). Это история без антагонизма – классового, экономического, политического или эпистемологического; в садово-парковой экологии всевременного времени нет ни эллинов, ни иудеев, ни рабов, ни господ, ни субъекта, ни объекта; здесь все и всё объединены единой духовностью общей среды. Олеографическая история, но все же не «одесский сюсюк».

Парк – это искусственно созданная среда, и при этом документ, а не декорация – продукт научной реставрации. Документ, в значении, которое придает этому Лихачев, есть свидетельство живого опыта и чувств, документальность – средство для посетителя «ощутить свидетельство времени». Отношение первого рода (научно-реставрационное)

требует вырубить в аллее старые деревья и насадить новые: «так аллея выглядела». Второе отношение сложнее: сохранить все старые деревья, продлить им жизнь и подсадить к ним на места погибших молодые. ‹…› пусть живут все эпохи, так или иначе знаменательные, ценна вся жизнь парка целиком…[575]

Ценность «всей жизни» парка есть принцип, который распространяется и на город: идеально было бы и старинные города превратить в парки-заповедники, а строительство нового «осуществлять там, где оно не будет врезаться в старое ‹…› новые здания не должны заслонять собой исторические памятники ‹…› поставленный по необходимости среди старых домов новый дом должен быть „социален“ ‹…› не конкурировать с прежней застройкой» и т. д.[576]

«Социальное» отношение между молодым и старым, старым и новым не должно заменяться стилизацией или «театрализацией». Это еще один грех, в котором погрязла официальная реставрация: «Нельзя убить подлинное прошлое и заменить театрализованным»; «театрализованные» реконструкции уничтожают все документальное, но даже само место, где стояло реконструированное произведение, остается исторически значимым: здесь «было, что-то значимое произошло». Между тем, даже мемориальные квартиры – те самые места памяти, которые культивируются только потому, что там когда-то «что-то произошло», захлестывает театрализация, их среда компонуется обстановкой «для ансамбля»; в архитектурных же реставрациях театрализация ведет к тому, что «подлинность теряется среди предположительно восстановленного». Культура прошлого и настоящего – это не модель и не ансамбль, но тоже сад и парк, «идеальная культура, в которой облагороженная природа идеально слита с добрым к ней человеком»[577].

Как примирить Лихачева – проповедника исторической реальности, которая «облагорожена» и «слита с добрым человеком», с Лихачевым – свидетелем и хранителем безжалостной памяти, с его опытом обитания миров чистого насилия, замкнутых внутри себя и уничтожающих всякое свидетельство – Соловков и ленинградской блокады? Нарисованная им картина «прилелеяния» маленькой сосенки взрослой ольхой свидетельствует о воображении, грезящем о невозможном сосуществовании большой истории, написанной победителями-людоедами, с малой памятью «доброго человека», дважды чудом выскользнувшего из уже было сжатых челюстей.

Он пытается «прилелеять» личную память к общей истории, заполняя поля книг и иллюстраций своими комментариями. В более или менее отреставрированных свидетельствах современников, в репрезентациях мемориальных мест он узнает прошлое так же, как узнал в предоставленном ему гостиничном номере собственную камеру, где отсидел на нарах три страшных соловецких года. Вот знаменитый соловецкий «альбом-путеводитель» – экземпляр художественного издания «Архитектура Соловецких островов» 1969 года, несколько страниц которого можно видеть и читать в цифровом воспроизведении на странице архива Фонда Лихачева[578]. Это целая серия лирических акварелей работы ленинградского художника Гуго Манизера, выдержанных в тонкой цветовой гамме «сурового Севера», в тех самых красноватых оттенках соловецкого лишайника, с которым боролась «московская дама». Свои комментарии и исправления Лихачев наносит прямо на иллюстрации, отмечая крестиками, стрелочками и словами значимые элементы тюремной среды, которые в результате реставрации затерялись в новой среде историко-культурного памятника. На оборотах он пишет комментарии, а на лицевой стороне, поверх полных лирического настроения художественных изображений старинных построек, как на карте, он отмечает окна и двери соответственно лагерным и тюремным функциям, в том числе окно камеры, где жил сам, где работал, где располагались лагерные службы, карцеры и места казней