Past discontinuous. Фрагменты реставрации - [110]

.

Это постулированное им еще в конце 1950-х при перечитывании Гегеля и раннего Маркса «абсолютно реальное» (то есть не «воображаемое») пространство идеального (Ideell), пространство для обитания «Человека» с его «человеческими потребностями», то есть с его свободными ценностями (а не стоимостями, которые детерминируются нуждой). Это определение в статье Ильенкова, крайне осторожно написанной для «Философской энциклопедии», вызвало неприятные последствия, которые тогда назывались «дискуссией».

Идеальное – субъективный образ объективной реальности, т. е. отражение внешнего мира в формах деятельности человека, в формах его сознания и воли. Идеальное есть не индивидуально-психологический, тем более не физиологический факт, а факт общественно-исторический, продукт и форма духовного производства. Идеальное осуществляется в многообразных формах общественного сознания и воли человека как субъекта общественного производства материальной и духовной жизни. По характеристике Маркса, «…идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней»[532].

Идеальное материально как пространство (символического) производства и (символической) деятельности; в отличие от сталинского пространства символического в «Марксизме и вопросах языкознания», идеальное населено не именами вещей (типа «вода»), но суждениями ценности: научно истинного, эстетически прекрасного и общественно нормативного[533]. В «Загорском эксперименте», работая с группой одаренных слепоглухих подростков, он искал доказательства материальности идеального как труда по символическому производству субъектом мира и себя. Выготский был в этом его образцом, когда отрицал сознание в одном индивиде «внутри мозга» и утверждал коллективную природу сознания в его общественном производстве. Идеальное – это коллективное «тело», и с этой конструкцией гуманист Ильенков вступает, в сущности, уже на почву постгуманизма, когда объединяет в ней разноприродные сущности – слова, вещи и людей с их отношениями и поступками. «Идеальное» состоит

из знаков, слов, орудий труда и тел других индивидов, связанных между собою социальными взаимоотношениями, [здесь] таится разгадка тайн, волнующих психологов, т. е. науку, исследующую «тайну души». ‹…› Организм индивида – лишь «кусочек», лишь орган (один из органов) этого реального тела человека, по отношению к которому орудия труда (включая орудия духовного труда – [слова] языка, символы, знаки и пр.) являются такими же неотъемлемыми от него органами, как «естественные» (руки, глаза, уши и прочее)[534].

Идеальное «общечеловеческое тело» включает в себя «социальные механизмы, образуемые из тел других индивидов», объединенных в общем движении

тела культуры – того огромного тела, «живым органом» коего является биологическое тело особи ‹…› в исторически сложившейся системе их взаимных отношений, и притом – отношений, опосредованных через созданные, создаваемые и воссоздаваемые ими вещи[535].

Социалистический гуманист с опытом войны и террора, Ильенков пытается переосмыслить материалистическое учение в области «создания и воссоздания» вещей и людей, исходя из соображений ценности, а не стоимости: ценности человека как человека – для другого человека; достоинства – ценности для себя самого как человека. Человек, даже если он не видит, не слышит и не говорит, не составляет ни актива, ни пассива в бухгалтерском балансе; человеческое достоинство не оценивается стоимостью удовлетворения его потребностей. Для того чтобы реабилитировать ценность в царстве диалектического материализма, Ильенков последовательно как бы разжижает монолиты политэкономических категорий, расширяя применение терминов на все новые объекты идеального. Так, идея производства и воспроизводства расширяется с включением непроизводительного творческого труда; само понятие труда – основа марксистской политэкономии – расширяется до неопределенного понятия «деятельность»; «материальное» расширяется и поглощает собой свою противоположность «идеальное», поскольку идеальное реализует себя в продуктах материальной деятельности. В монолите «потребностей» и «удовлетворения» он находит место для размещения «возможностей» и «способностей»; в монолите «растущего объема производства» – место для «творчества» и «самосовершенствования», в монолите «объективного» – место для «субъекта». Наконец, в духе общей и для позднего социализма, и для позднего капитализма тенденции невероятно расширяется и понятие вещи: вещь, квинтэссенция материальности, дематериализуется, приобретая преимущественно знаковую, семиотическую функцию, как вещь-знак, которая нужна для обозначения другой вещи, как «орудие духовного труда». Ильенков последовательно превращает «твердые» категории догмы в текучие, эластичные пространства оценочных этических и эстетических суждений. Нормы и пропорции сталинской символической ойкономии (вода: «вода») растекаются потоками расширительных толкований; люди преодолевают ограниченность своих возможностей, а вещи преодолевают собственную материальность, открывая свою духовную сущность.