Past discontinuous. Фрагменты реставрации - [106]

. Именно Платонов понял антропологическое состояние социалистического человека как политэкономию и тем самым оказался более проницательным марксистом, чем ортодоксальный марксист Лифшиц. Отношение Москвы Честновой со временем, ее антиисторическое существование в истории для Платонова не политическая игра идеологической надстройки, но базовый человеческий феномен, фактор политэкономии социализма.

Политэкономия социализма – самый загадочный раздел марксизма-ленинизма, слабое звено в цепи советской идеологии. Являвшаяся основополагающей по этому вопросу работа Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» вызывала и вызывает недоумение[502]. Написанная для доклада на XIX съезде партии, накануне которого Сталин готовил новые чистки, после его смерти она, как и монументальный мемориальный фильм о его похоронах, оказалась на полке. При этом речь Сталина из советского дискурса не испарилась полностью, хотя сократилась до анонимных цитат, которые с небольшими изменениями перемещались из года в год из одного партийного документа в другой, из одного советского режима в другой[503]. В этом легко убедиться, сравнив малоизвестный читателю 1960–1980-х годов текст последней сталинской книги с партийными документами и официальными речами на последующих съездах партии или со статьями по экономике социализма в главном источнике советского знания – «Большой советской энциклопедии». Не упоминая имени Сталина как теоретика экономической теории социализма, эти документы воспроизводят тезисы его труда за исключением одного, уже совсем невозможного с точки зрения реальности: о переходе от денежного товарного обмена к прямому продуктовому обмену в период зрелого социализма. По иронии экономической истории, именно этот тезис реализовался, вывернувшись наизнанку, когда социалистическая экономика агонизировала в 1980-е годы, в эпоху бартера и блата и за деньги купить ничего уже было нельзя, но по знакомству, «прямым обменом», можно было достать очень многое.

О принципах символической экономии сталинского социализма

«Экономические проблемы социализма в СССР» (1952) – это не политическая экономия, но попытка экономической теологии социализма. Экономическая теология в восточнохристианском богословии – это толкование мира с точки зрения ойкономии, то есть божественного управления сотворенной вселенной со стороны ее создателя[504]. В этом смысле – и это важно отметить – ойкономия есть категория из области праксиса, которая исторически принадлежит практике управления и церковной жизнью, и религиозной репрезентацией в качестве форм земного воплощения домоустроения[505]. Экономия и Ойкономия (икономия в русском православном богословии) – мистическая категория раннехристианской теологии, которая, как утверждает Джорджо Агамбен, унаследована и современностью в нынешних формах организации управления и власти наряду с признаками еще одной мистической христианской категории, Славы. «Ойкономия» означает «имманентный порядок – домашний, а не политический в узком смысле – как божественной, так и человеческой жизни»; «Слава» – порядок ритуалов восхваления и самовосхваления, «литургических возгласов и славословий, ангельских званий и песнопений», составляющих, согласно Агамбену, «ключевую загадку политической власти»[506]. Сталинская политэкономия социализма – домостроение «отца народов» – проявляет свойства теологии, потому что мистическая идея материального и символического производства как домостроительства в ней играет роль несущей конструкции, также как и «возгласы и песнопения» Славы, в которой, по Агамбену, скрывается «ключевая загадка» его безграничной власти.

Экономист Роберт Нельсон объясняет в более простых категориях, почему (либеральная) экономическая теория имеет структурное сходство с теологией. Экономическое воображение модерности, говорит Нельсон, преследует идея бедности; бедность для экономиста – как первородный грех для верующего. Искупление этого первородного греха, то есть решение проблемы бедности, современность возлагает на экономическую науку и практику управления[507]. В отличие от либеральной экономики, сталинская политэкономия рассматривает эту проблему как уже заведомо решенную: «основной экономический закон социализма» гарантирует превращение радикально бедного пролетария в субъекта общества коммунизма, где каждому будет дано по потребностям[508]. В сталинской экономической теологии «спасение» предполагается решениями централизованного планирования со стороны государства и деятельности хозяйственных органов для всемерного удовлетворения потребностей трудящихся (пассивного агента): по аналогии с «революцией сверху», управление жизнью осуществляется способом «ойкономии сверху»[509].

Еще один момент, который подтверждает характер сталинской политэкономической науки как экономической теологии, – это берущая свое начало также в восточном христианстве идея соответствия между экономией мира (подобия божия) и экономией образа (подобия подобия)[510]. В этом отношении две последние работы Сталина – «Марксизм и вопросы языкознания» (1950) и «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952) – представляют собой два соотнесенных между собой проекта экономии: схемы символической экономии СССР в первой работе и материальной во второй, соответственно. Обе работы убедительно (насколько это вообще возможно) читаются вместе как один проект или как две стороны «ойкономии сверху» и в этом также демонстрируют параноидальную рациональность сталинского социализма, основанную на профанации некогда дурно усвоенного религиозного учения, актуализировавшегося в практике террора для управления процессами, людьми и мыслями.