Пасхальный парад - [16]

Идя по улице, она почти прильнула к его руке, а когда они остановились перед ее подъездом, она спросила, не хочет ли он подняться к ней на чашечку кофе. Он попятился, явно удивленный таким поворотом.

— Нет. Нет, нет, спасибо. Как-нибудь в другой раз.

Он ее даже не поцеловал, только улыбнулся и как-то неуклюже помахал ручкой. Поднявшись к себе, она долго ходила по комнате, засунув в рот костяшку пальца, и все пыталась понять, какую же она совершила ошибку.

Но через пару дней он ей позвонил. В этот раз они пошли на Моцарта, а когда вернулись, он сказал, что, пожалуй, не отказался бы от чашечки кофе.

Он сел на диван-кровать, который она вместе с матерью купила на распродаже Армии спасения, а она, хлопоча на кухне, решала для себя трудный вопрос: должна ли она сесть подле него или на стуле, по другую сторону журнального столика. Она выбрала первый вариант, но он, кажется, никак не отреагировал. Когда она откидывалась назад, он подавался вперед, чтобы помешать свой кофе, и наоборот. Говорил он не переставая — о концерте, о войне, о мире, о себе.

Она взяла сигарету (надо же было чем-то занять руки) и только успела ее зажечь, как он на нее набросился. Искры полетели на ее волосы и на платье, она вскочила, лихорадочно отряхиваясь, а он рассыпался в извинениях.

— Господи прости… вот увалень… вечно со мной случаются такие… представляю, что ты сейчас про меня думаешь…

— Ничего. Просто ты меня испугал.

— Знаю… я… ради бога, извини.

— Да нет, ничего страшного.

Она избавилась от сигареты и снова села рядом, и на этот раз он без особых проблем сумел ее обнять. Целуя ее, он весь порозовел, и еще она заметила, что он не спешит нащупать ее грудь или бедро, как это делают все парни; ему хватало объятий и поцелуев, которые он сопровождал тихими постанываниями. В какой-то момент он оторвался от ее губ и спросил:

— Во сколько у тебя завтра первая пара?

— Не важно.

— Как это — не важно? Время позднее. Пожалуй, я пойду.

— Нет, останься. Пожалуйста. Я хочу, чтобы ты остался.

Только после этого он приступил к решительным действиям. Со стоном сорвал с себя пиджак и галстук и швырнул их на пол, потом торопливо помог ей расстегнуть платье. Она наскоро разобрала диван-кровать, и через пару минут они уже сплелись в клубок, тяжело дыша и вжимаясь друг в друга. Его теплый массивный торс, хотя и мягкий на ощупь, выдавал силу.

— О, — стонал он. — О Эмили, я люблю тебя.

— Не надо, не говори этих слов.

— Но почему, если это правда. Я люблю тебя. Он присосался сначала к одному ее соску, потом к другому, а в это время руки ласкали ее тело. Так продолжалось долго, после чего он сполз с нее и затих.

— Эмили?

— Да?

— Извини, но… я не могу. Со мной это иногда случается. Ступор.

— А…

— Ужасно неловко. Бывают такие… Ты меня ненавидишь?

— Ну что ты, Эндрю.

С глубоким выдохом, как будто из матраса выпустили воздух, он приподнял свое грузное тело и медленно спустил ноги на пол. Вид у него был такой подавленный, что она обвила его руками сзади.

— Как здорово, — сказал он. — Держи меня так. Это правда, что я тебя люблю. Ты прелесть. Ты милая, добрая, цветущая, и я тебя люблю. Просто сегодня у меня… не стоит.

— Ш-ш-ш. Все хорошо.

— Скажи мне правду. В твоей жизни такое уже бывало? Когда у мужчины не получалось?

— Конечно.

— Ты это говоришь, чтобы меня успокоить. С твоей стороны это очень мило. Эмили, послушай. Такое случается со мной редко, ты мне веришь?

— Разумеется.

— Обычно я в полном порядке. Господи, иногда я до того завожусь, что меня невозможно…

— Ш-ш-ш. Все нормально. Просто не самая удачная ночь. Ничего, будут другие.

— Обещаешь? Правда?

— Конечно.

— Вот и прекрасно. — С этими словами он развернулся и заключил ее в объятия.

Однако все их дальнейшие попытки на протяжении недели — ночные, дневные, утренние — не увенчались успехом. В памяти осталось ощущение борьбы, жаркой, потной, и простыни, пропахшие их телами.

Несколько раз она говорила, что это, наверно, ее вина, а он отвечал, что своими словами она только усугубляет ситуацию.

Однажды он был почти у цели: она уже почувствовала его в себе.

— Вот! — сказал он. — Господи, вот, вот… — Но уже в следующее мгновение он из нее выскользнул и, придавив ее всем телом, не то всхлипывая, не то тяжело дыша, запричитал: — Сорвалось… сорвалось…

Она погладила его по влажной шевелюре.

— Это была волшебная минута.

— Спасибо на добром слове, но что уж тут волшебного. Это было всего лишь начало.

— Вот именно, Эндрю. Начало положено, и в следующий раз мы добьемся большего.

— Господи. Вот и я так говорю. Каждый раз, возвращаясь от тебя в этот убогий, жестокий, визгливый мир, я говорю себе: «В следующий раз я добьюсь большего». А заканчивается одним и тем же. Всегда — одним и тем же.

— Ш-ш-ш. Давай просто поспим. А утром попробуем…

— Утром будет еще хуже, сама знаешь.

В разгар февральской оттепели он позвонил ей и объявил о том, что принял решение. Разговор был не телефонный, поэтому он предложил встретиться в Вест-Энде в четыре тридцать.

Она нашла его одного за стойкой бара, с кружкой пива, одна нога на подставке. Он повел ее в кабинет широкими шагами и, судя по всему, расслабленный. Она замечала это в нем не первый раз: встречая ее в баре или где-нибудь на углу, он двигался как атлет на отдыхе.