Пятьдесят седьмую дивизию преследовали неудачи. Она прибыла из-за океана как раз вовремя для того, чтобы понести тяжелые потери в битве при Балге; затем, быстро усиленная новыми пополнениями, участвовала в других боях на востоке Франции и в Германии, не проявляя себя ни с дурной, ни с особенно хорошей стороны, пока в мае война не кончилась.
А через два месяца, когда у солдат появилась вполне обоснованная надежда, что служба в оккупационных войсках может стать исключительно приятной — в Германии было тогда несметное количество свободных девушек, — всю невезучую Пятьдесят седьмую погрузили на товарные поезда и отправили обратно во Францию.
Многие гадали, не было ли это карой за их равнодушие на передовой. Некоторые, уныло трясясь в вагонах, даже задавали этот вопрос вслух, но товарищи велели им заткнуться. Все понимали, что во Франции их вряд ли встретят с распростертыми объятиями: в ту пору французы особенно явно выказывали отвращение к американцам.
Когда поезд, который вез один батальон, наконец остановился на солнечном лугу близ Реймса — никто даже не стремился выяснить, как правильно произносить это название, — бойцы попрыгали наземь, взгромоздились со всем своим снаряжением на грузовики и поехали на новую базу. Ею оказался лагерь из квадратных тускло-оливковых палаток, сооруженный наспех несколько дней назад. Там солдатам приказали набить миткалевые матрасные чехлы комкастой соломой, специально заготовленной для этой цели, и сунуть свои разряженные винтовки под холщовые койки, оперев их прикладами на перекрестия деревянных ножек. На следующее утро капитан Генри Уиддоуз, угрюмый пьяница, командующий третьей ротой, выстроил своих подчиненных в высокой желтой траве перед палатками и обратился к ним с разъяснениями.
— Как я понимаю, — начал он, по привычке нервно переминаясь с ноги на ногу, — это вот, куда мы попали, называется база для передислокации. Их тут в округе полным-полно. Людей будут перебрасывать из Германии по очковой системе и регистрировать на этих базах, прежде чем отправить домой. А нам как раз и положено обеспечивать эту, как ее, регистрацию. Мы здесь на постоянной основе. Не знаю, какие у нас будут обязанности — снабжение и всякая канцелярия, наверно. Как еще что узнаю, сразу скажу. Ну все.
Капитана Уиддоуза наградили Серебряной звездой за то, что в прошлую зиму он повел людей в атаку по колено в снегу; благодаря этой атаке он добился важного тактического преимущества, но потерял почти половину взвода. Многие из их роты до сих пор боялись его.
Через несколько недель после прибытия, когда соломенные матрасы стали почти совсем плоскими, а винтовки покрылись крапинками ржавчины от росы, в одной из палаток произошел забавный случай. Сержант по имени Майрон Фелпс, тридцати трех лет, но с виду гораздо старше — на гражданке он был шахтером, — бережно стряхнул пепел с большой сигары, которые недавно стали выдавать всем желающим, и сказал:
— Вот что, ребята, хватит вам твердить про вашу Германию. Только и слышно: Германия, Германия, — он потянулся, лежа на спине, и хлипкая койка под ним заходила ходуном. Одну руку он подсунул под голову, а другой лениво жестикулировал, держа в ней сигару. — Я в смысле, чего бы вы делали, окажись вы в этой вашей Германии? А? Шлялись бы по бабам, хватали трепак и сифилис, ходили бы с синими яйцами, вот и все, а еще лакали бы шнапс с пивом и размякали бы и теряли бы всякую форму. Так или не так? Нет уж, по мне, здесь оно в сто раз лучше. Свежий воздух, крыша над головой, харч плюс дисциплина. Настоящая мужская жизнь.
Поначалу все думали, что он шутит. Прошло по меньшей мере пять секунд — все уставились на Фелпса, потом друг на друга, потом снова на Фелпса, — прежде чем раздался первый взрыв смеха.
— Господи боже, Фелпс, мужская жизнь! — воскликнул кто-то, а другой подхватил: — Ну и придурок же ты, Фелпс! Редкий придурок!
Ошеломленный этим шквалом насмешек, Фелпс кое-как сел; его глаза вспыхнули, губы скривились в убогой пародии на гнев, а на щеках загорелись красные пятна.
— А как насчет твоей сраной шахты, Фелпс? Там тоже была мужская жизнь?..
Он сидел беспомощно, пытался заговорить, но никто его не слышал, и вскоре на него стало жалко смотреть. Судя по его лицу, он прекрасно понимал, что выражение «мужская жизнь» теперь разойдется по другим палаткам, будет звучать там под новые взрывы смеха и не оставит его в покое до самого конца пребывания в роте.
Рядовой первого класса Пол Колби все еще смеялся вместе с остальными, выходя из палатки, чтобы отправиться на встречу с капитаном Уиддоузом, но не огорчился, когда смех за его спиной постепенно утих. Бедняга Фелпс получил сержанта после Балга, потому что из всего их отделения уцелели только он да еще один боец, и ему светило очень скоро лишиться нашивок, если он собирался и дальше выставлять себя дураком.
Было тут и кое-что другое. Возможно, у Пола Колби и не хватило бы духу признаться в этом самому себе, но он был согласен с Фелпсом как минимум в одном: ему тоже начали нравиться простота, порядок и беззаботность здешнего существования, этой жизни в палатках на лугу. Здесь ты не должен был ничего доказывать.
