Партизанская музыка - [19]

Наконец все, как мне казалось, сделано, в доме тишина и покой, лишь перед окнами расхаживает наружный постовой да изредка хлопает дверь в дежурном втором взводе.

Я достал баян и не спеша осмотрел его. При дневном свете он произвел на меня совсем другое впечатление. Баян, как видно, уже немало послужил на своем веку, на его лаковой поверхности я заметил множество мелких царапин, ребро правой клавиатуры было стерто до древесной белизны, кожаные ремни угрожающе потрескались, клавишные пуговицы неровно пожелтели, кое-где выщербились. Но все это были сущие пустяки в сравнении с тем, что в руках у меня был настоящий баян, пусть маленький, пусть неполный, но баян все-таки, а не какая-то тебе гармошка, на которой умеет пиликать чуть ли не каждый, у кого она имеется. И то, что баян оказался старым, подержанным, меня уже радовало, словно бы вместе с потертостями и царапинами переходила ко мне от бывшего хозяина и какая-то доля его умения, — играл же кто-то, так почему же я не научусь, чем я хуже?

За ночь я все обдумал, и пора было приступать к делу.

Моих скудных познаний музыкальной грамоты, полученных в сельской школе, где уроки пения нам преподавал учитель немецкого языка, побывавший в прошлую войну в плену в Германии и изредка робко аккомпанировавший нам на сиплой фисгармонии, которая стояла в зале с тех времен, когда здание школы было еще помещичьей усадьбой, вполне хватило на то, чтобы уразуметь разницу между исполнением и аккомпанементом. Еще ночью я решил, что если буду подбирать и заучивать чистую мелодию, как это делал когда-то на хромке, то учение мое затянется бог знает на сколько. Тем более что баян не гармошка, тут полный набор голосов, и скрадывать или прятать за басами наиболее тонкие переборы, как это иногда приходится делать гармонистам, на баяне уже неприлично. Не проще ли начать с аккомпанемента? Подобрать аккорды — сначала три в миноре, потом три в мажоре — этого, я знал по гармошке, на первый случай вполне хватит. Сам буду петь, а аккордами аккомпанировать… Затем подключать басы. Так и стану двигаться от песни к песне. Когда свободно освоюсь с аккордами, тогда можно и усложнять, разнообразить игру правой рукой.

Я не то чтобы сознавал, а скорее чувствовал, что поступаю вопреки всем правилам даже для самоучки, что так я никогда не стану серьезным баянистом, ибо переучиваться труднее, чем овладевать сначала, но иного выбора у меня не было — к Новому году в отряде должна быть музыка, хотя бы самая простенькая… К тому же — мне не терпелось доказать, что и мы не лыком шиты.

Я уже знал, с чего начну. Конечно, с «Во саду ли, в огороде…». Нет ничего проще этой мелодии, для которой вполне хватает четырех аккордов. С нее я начинал на балалайке, на гармони, с нее начну и теперь. Первым делом найти те четыре знакомых по гармони голоса, которые так ясно звучат в голове.

Я поставил баян на колени, наклонил его, чтобы видеть клавиатуру, и первый звук разнесся по казарме.

Отыскать нужные четыре голоса оказалось не так уж и сложно, хотя располагались они во всех трех рядах клавиатуры, запомнил я их довольно быстро, несколько раз пропиликал мелодию и занялся подбором аккордов. Тут пришлось повозиться, ибо было это непривычно для меня, начал я с двойных созвучий, благо находились они рядом, и лишь потом, освоив их, перешел к поискам тройного, но зато, когда из нутра баяна стали наконец все увереннее и точнее прорываться удивительно полнозвучные, волнующие и, как казалось мне, прекрасные аккорды, которые в моем воображении вполне сливались в мелодию незатейливой песенки, я был так счастлив, так возбужден, что проглядел появление в казарме командира отряда. Ведь и говорили же мне, что Суровцев в течение дня обязательно обходит все отрядные помещения, а вот забыл, увлекся, упустил момент для полагающегося рапорта, растерянно стоял перед командиром с баяном в руках и, наверное, по-глупому улыбался…

Суровцев как-то странно хмыкнул (потом мы привыкли к тому, что хмыкал он в состоянии раздражения), прошел к пирамиде, где одиноко стоял мой карабин, взял его, вынул затвор, заглянул в дуло, хмыкнул еще раз, покосился на баян, который я успел поставить на стол, и вышел, ничего не сказав. По стуку соседней двери можно было понять, что прошел он в казарму второго взвода, а я остался гадать, знает ли он, что я выполняю приказ комиссара.

Настроение заметно увяло. Я понимал, что сам допустил оплошку, не отрапортовал, как положено, и оттого злился на себя, но аккорды все еще звучали во мне. Все же я выждал, пока Суровцев совсем уйдет из барака, прежде чем взялся за баян, решив немедленно заняться басами, пора и их подключать в дело.

С нужными мне басами я разобрался довольно быстро. В отличие от гармони их созвучные пары располагались не по вертикали, а по горизонтали, во втором, третьем и четвертом рядах, а вот зачем существуют у баяна два остальных ряда басов, понять было трудно. Думать и гадать времени не оставалось, я торопился освоить найденное, баян зарявкал вдвое сильнее, я сбивался то правой, то левой рукой, каждый раз начинал снова, нервничал, спешил, часто и с опаской посматривал на дверь и все равно едва не проглядел комиссара. Малюк еще от дверей сделал мне знак, чтоб не прерывал занятий, присел напротив, послушал и спросил: