Партизанская музыка - [17]

Гармонь привезли.

Я узнал об этом, как только вернулся после ужина в казарму. Потный, взъерошенный Дерябин сидел за столом и, отвечая на расспросы, укладывал в зеленый солдатский вещмешок продукты: шпиг, сухари, сахар, пшенный концентрат. Мрачный, подавленный Никитин лежал на нарах. Увидев продукты, обычно выдаваемые в качестве сухого пайка, я подумал, что Дерябина куда-то отправляют, возможно, даже в военный трибунал, и испугался, но вскоре понял, что ошибся, — уж слишком оживленным и счастливым было его лицо, как видно, дело с опозданием не только обошлось, но им также возместили паек за просроченные дни.

Заметив меня, Дерябин ринулся навстречу с протянутой рукой:

— Ну, паря, и задал ты нам задачу!

Как всегда после ужина, я был полуголоден, куча дерябинских сухарей на столе вызывала во мне досаду, и я холодно ответил, что никакой задачи никому не задавал.

— Ну, паря, не ты, конечно, не ты! А ведь ради тебя мы старались… Ох, и досталась же нам эта твоя гармонь!

— Привезли? — не сдержал я любопытства.

— А как же! Такую, паря, отхватили, что залюбуешься! Вся в пуговках — что слева, что справа! Пять тысяч стоит!

— Где же она? — спросил я, несколько обеспокоенный восклицанием Дерябина.

— В штабе пока. Комиссар сам собирался прийти. Опробуешь, все хорошо будет, так перед отбоем смочим покупку на радости. Есть у меня по глоточку, а шпигом вот закусим.

Признаюсь, обещанное угощение — не столько «глоточек», сколько шпиг — заметно сгладило мою неприязнь к Дерябину, хотя из головы не выходили эти злосчастные пуговки.

Комиссар не заставил себя ждать. Мы заканчивали чистку оружия, когда дверь казармы широко распахнулась, оживленный стремительный Малюк вырос на пороге, в ответ на поданную кем-то команду «Встать! Смирно!» сразу же отозвался «Вольно! Занимайтесь своим делом!». Не стал принимать положенного рапорта помкомвзвода Кочерыгина, быстро скинул шинель, повесил ее возле оружейной пирамиды, расправил гимнастерку и весело улыбнулся:

— Ну, ребята, пришла и наша пора! Матвеев, давай сюда гармонь! И позови желающих из второго взвода! Стоп, не надо! Услышат, сами прибегут!

На плече у Димки Матвеева висел на ремне большой черный ящик. Я не сразу догадался, что это футляр, я даже и не думал, что и у гармони могут быть футляры, просто мне это не могло прийти в голову, ибо за свою жизнь я видел немало гармошек, и ни у одной футляра не было. По моим понятиям, футляр полагался лишь баяну, но не мог же баян поместиться в таком небольшом ящике, какой висел на ремне у Димки.

Малюк отыскал меня взглядом:

— Бери-ка в руки музыку! Ну, кто у нас самые голосистые? Придвигайтесь поближе! Матвеев, доставай гармонь, чего копаешься?

Предчувствуя беду, я отстранил Димку, поспешно отстегнул пряжку, откинул крышку, глянул внутрь футляра, и в глазах зарябило от обилия кнопок. Их было так много, что располагались они в три ряда, и это была катастрофа! Я уже мог бы и совсем не вынимать инструмента, все было ясно и так, но, словно надеясь на какое-то чудо, я вынул его, глянул на клавиатуру левой руки, где в пять рядов, сверху донизу, теснились басы, и готов был заплакать от отчаяния. Передо мною был маленький и легкий, украшенный инкрустацией баян, вернее, полубаян, я знал, что такие существуют, я даже видел похожий в кинофильме «Трактористы» у артиста Крючкова, когда он вместе с бригадой поет песню «Броня крепка, и танки наши быстры…», но в жизни мне подобного инструмента встречать не доводилось, и баян я держал в руках впервые.

Малюк по выражению моего лица понял, что произошло, и хрипло спросил:

— Что, не такая?

— Это не гармонь, это баян, — ответил я.

— Как не гармонь? Как не гармонь? — торопливо выкрикнул Дерябин, который уже выдвинулся в самый центр и, наверное, ждал благодарности. — Да это, если хочешь знать, самая лучшая гармонь — трехрядка называется!

— Это баян, — сказал я, снова оглядывая инструмент.

— Ну, а если и баян, то чем это плохо? — не унимался Дерябин. — Другой бы радовался, что такую дорогую штуку привезли…

— Помолчи! — резко оборвал его комиссар, сглотнул слюну и сказал мне: — Ты попробуй!

Пробовать было бесполезно, но я присел на нары, поставил баян на колени, тронул первую попавшуюся кнопку, она отозвалась приятным волнующим голосом, я заспешил, привычным перебором надавил две следующие, и из-под пальцев вылетели разноголосые, чуждые друг другу звуки. Я искал знакомые созвучия, иногда натыкался на нужные мне кнопки, но находились они не там, где было привычно мне, и не сразу, а через два-три посторонних и лишних звука, которые резали слух, и наконец я прекратил это мучение.

Все притихли.

— Да ты, паря, умеешь ли играть вообще? — неловко засмеялся Дерябин, но комиссар так глянул на него, что он сразу же напустил на лицо печальную озабоченность.

Малюк, мрачно сощурившись, о чем-то раздумывал, в нарушение собственного запрета курить в казармах, достал трубку, набил ее табаком, который в отличие от махорки мы называли «легким», сделал две-три затяжки, посмотрел на меня:

— Ты на гармони сам научился играть?

— Сам.

— Отец не помогал?

— Нет.

— Дерябин!— позвал он.